Граница миров - Кристель Дабо

Амбруаз Первый открывает процессию, двигаясь резвыми шажками. Для существа, которое на сорок лет застряло в изнаночном мире, ему на редкость не хватает сдержанности. Офелия не уверена, может ли ему доверять, зато знает, что он Тень, и на данный момент ей этого достаточно. Ему удалось связаться с ней, находясь на Изнанке, причем не единожды: тем самым он доказал, что граница между мирами проницаема. Может, ему удастся провести их на другую сторону, ее и Торна?

Офелия невольно время от времени бросает сквозь очки быстрые взгляды через плечо, пытаясь удостовериться, что отголосок, который идет следом, пятясь и молча продолжая жевать, больше не собирается разбить ей голову. Она не понимает, какая муха его укусила на вершине купола, но не может избавиться от чувства, что ей уже пришлось пережить подобную сцену.

Архитектура Мемориала вокруг них кажется еще более безумной, чем где бы то ни было на Изнанке. Половина здания растворяется в тумане эраргентума, сквозь который Офелия различает тысячи книжных полок, трансцендии и залы-перевертыши, идущие с этажа на этаж вокруг большого атриума. Зато другая половина Мемориала, пребывающая в негативе, ей незнакома. Старый паркетный пол, комнаты, заполоненные разросшимися растениями, и пустые классы. Именно там и воспитывались Духи Семей.

Офелия задерживается у окна без стекол. Ну конечно. После Раскола половина башни была заново выстроена над пустотой, потому что тогдашние архитекторы решили, что она обрушилась вместе с остальной частью острова и океаном. Они не подозревали, что она по-прежнему здесь, но в инверсивном виде. Офелия вспоминает: ей всегда было немного не по себе, когда она рылась на книжных полках этой секции; дискомфорт она списывала на близость бездны под этой частью фундамента. Теперь она понимает, что на самом деле причиной было сосуществование двух пространств.

Амбруаз Первый ведет их туда, где взаимопроникновение достигает своего максимума: в самое сердце здания. С одной стороны – висящий в невесомости глобус Секретариума, внутри которого парит второй глобус, где замурована потайная комната Евлалии Дийё. С другой – путаница старых винтовых лестниц. Два измерения так наложились друг на друга, что стены и ступени просвечивают как калька.

В некоторых местах Офелия видит под ногами землю, лежащую в двухстах метрах ниже. Она замечает даже людей в атриуме, крошечных, как шляпки гвоздей среди тумана. Идет ли сейчас там, на оборотной стороне существования, большой межсемейный слет?

Амбруаз Первый останавливается с почтительным поклоном. Офелия видит, что вопреки всякой архитектурной логике они оказались в комнате Евлалии Дийё. Она разочарована. Втайне она надеялась, что благодаря какому-то необычайному рикошету судьбы обнаружит здесь Торна, но в комнате никого нет. Половина ее погружена в почти болотистую смесь тумана и паутины. Вторая половина являет собой наглядный контраст: навощенная мебель, цветастые обои и все личные вещи Евлалии Дийё, оставшиеся нетронутыми на Изнанке, в том числе пишущая машинка.

А между двумя половинами комнаты, на стыке миров, висит зеркало. В бытность свою на Лицевой Стороне Офелия дважды случайно проходила сквозь него. Наконец-то она видит стену, ставшую инверсивной вместе с остальным миром, стену, на которой это зеркало всегда висело. Скорее даже не стену, а перегородку, отделяющую спальню Евлалии Дийё от рабочего кабинета, где она писала. Сколько часов провела она, сидя здесь, беседуя с Другим и вместе с ним буквально переделывая мир? У Офелии такое чувство, будто она снова проживает эти часы, будто две памяти наслаиваются в ней, одна на другую, по образу и подобию двух половинок Мемориала.

А пока она не слишком продвинулась. Она оборачивается к своему отголоску, который развлекается тем, что тюкает наугад по клавишам пишущей машинки, с которых исчезли обозначения букв, потом к Амбруазу Первому, который тихо ждет в углу. Он это хотел ей показать? Пустую комнату?

Но Амбруаз Первый настойчиво, с улыбкой указывает ей на зеркало.

Офелия подходит. Смотрится в зеркало. И застывает.

Она смирилась с мыслью, что Изнанка существует по особым законам, скорее символическим, чем научным, но увидеть свое отражение – свое настоящее отражение – стало для нее ужасным ударом. То существо в зеркале не имеет с ней ничего общего. Ни ее черт, ни ее размеров, ни ее глаз, ни ее волос. И, однако, оно – тот последний кусочек, которого не хватало, чтобы сложить пазл.

Это объясняет всё. Это объясняет абсолютно всё. Теперь Офелия знает, кто такой Другой, знает, в чём заключалась компенсация за инверсию старого мира, кем был тот противовес, какую роль сыграло это зеркало и какую ему еще предстоит сыграть. Она знает также, почему было столь необходимо, чтобы она оказалась на борту дирижабля вместе с изгнанниками Вавилона и без чего весь ход истории переменился бы навсегда.

Она бросается к Амбруазу Первому, указывает на зеркало, пол и потолок, отчаянными жестами пытается внушить, что сейчас он должен помочь ей отыскать Торна, потому что им обоим, и обязательно вместе, предстоит сделать нечто крайне важное там, снаружи, позади того, что позади!

Старый подросток удерживает ее руки в своих, пытаясь унять их неистовую жестикуляцию. Черные зубы поблескивают в трещине улыбки, но что-то в глубине его глаз, обладающее куда большим опытом, чем Офелия, заставляет ее утихомириться. Она догадывается, что ему тоже нужно сообщить ей нечто очень важное, причем уже давно – задолго до их первой встречи на краю ковчега. Возможно, тогда Офелия еще не осознавала его существования, но он уже осознавал ее, пусть даже ему пришлось ждать, пока взаимопроникновение двух миров станет достаточно глубоким, чтобы он смог предстать перед нею. Всё это он объясняет, не сказав ни слова, одними глазами.

Он осторожно разворачивает руки Офелии, правой ладонью вверх, левой ладонью вниз. Потом противоположным движением опять их переворачивает – правой ладонью вниз, левой ладонью вверх. Потом начинает всё сначала, вниз-вверх, вниз-вверх, всё быстрее и быстрее. Отголосок повторяет их жестикуляцию, крутя локтями, как будто вступая в игру, правила которой ему не дано понять.

А вот Офелия их понять боится.

Шарф подпрыгивает у нее на плечах. Вспышка неожиданно разрывает воздух, словно беззвучная молния ударяет в самое сердце Мемориала. В мгновение ока половина комнаты исчезла и появилась вновь, будто попыталась воссоединиться со своей второй половиной в мире на оборотной стороне. Офелия взглядом вопрошает Амбруаза Первого; тот кивает, подтверждая ее опасения.

Она внезапно вспоминает о той неизведанной земле, на которой потерпело крушение их воздушное судно, о деревне без единой надписи на вывеске, о немых крестьянах, отрезанных от всякой цивилизации на долгие века вплоть до полной потери самого представления о связной речи. Они пришли из старого мира. Они и есть старый мир. А ковчеги сегодня рушатся в инверсию именно потому, что старый мир из инверсии выходит.

Офелия смотрит на свои зависшие в воздухе руки, обведенные тенью ее анимизма. Одна ладонь вверх, другая вниз.

Равновесие между Лицевой Стороной и Изнанкой, между Recto и Verso, было нарушено Евлалией Дийё, когда она инверсировала половину старого мира, но сама Офелия нанесла ему последний удар в ночь своего самого первого прохода сквозь зеркало, когда помогла одному созданию вырваться с Изнанки, ничего не предоставив в качестве символически эквивалентной компенсации. Вначале получившийся дисбаланс остался незамеченным. Вполне вероятно, где-то инверсии подвергся булыжник, где-то – пучок травы, только и всего. А сегодня – и Офелия меняет положение ладоней, чтобы это проиллюстрировать, – меняются местами целые страны. Всё больше и больше земель и населения будут выброшены на Изнанку, а другие вернутся на Лицевую Сторону, и всё это – по капризу разладившихся весов, чьи чаши колеблются всё быстрее, нагнетая опасность. Цепная реакция рано или поздно разнесет и сами весы, и всё, что существует вместе с ними.