Граница миров - Кристель Дабо

– Кто я.

Отголосок удерживает равновесие на подвижной поверхности воды. Он по-прежнему что-то жует, словно у него во рту леденец, который никак не растает. Пальцем он указывает на остров у горизонта, покрытый фиолетовой растительностью. Расстояние между Офелией и дальним берегом немедленно начинает сокращаться, пока его не остается вовсе. И вот она уже на острове, поднимается по аллее, погруженной в светящуюся тень деревьев. Ее отголосок по-прежнему двигается перед ней, пятясь, будто просто играет в салки. Вокруг нет ничего нормального – невероятные цвета, неопределимые запахи, жидкостный шум, – но Офелия убеждена, что уже здесь бывала. Ее уверенность растет, когда она выходит к величественному зданию из стекла и металла, стоящему посреди джунглей. Она жила в этих стенах. Если бы ее сердце еще следовало органической логике, оно бы забилось быстрее. Ей страшно – страшно надеяться. Теперь пришел черед отголоска следовать за ней на расстоянии: она берет инициативу на себя, решительно заходит внутрь и взбегает вверх по лестнице. Перескакивая через ступеньку, вспоминает, что вот здесь она когда-то упала. Это был ее первый день.

Она заходит в двери учебной аудитории, расположенной амфитеатром. Сотня курсантов в желтых мундирах сидят на скамьях, склонившись над тетрадями и лихорадочно чиркая по бумаге авторучками. Они все негативы, как и Офелия, но ни один не обращает на нее внимания. Тени их семейных свойств вибрируют от перенапряжения. Кажется, они испытывают неописуемые муки, выдирая страницы из тетрадей, прежде чем начать работу заново. Судя по скомканной бумаге, покрывающей весь пол, эта свистопляска длится уже очень давно.

Офелия подбирает первый попавшийся листок и расправляет его. Белые чернила на черной бумаге образуют бессмысленные каракули: даже она, ставшая совершенно неграмотной, прекрасно видит, что они не складываются в слова. А для этих молодых людей, мечтающих присоединиться к элите, потеря умения и говорить, и читать, и писать должна казаться настоящим кошмаром.

Офелия разражается хохотом. Ее искаженный голос беспорядочными раскатами отскакивает от стен амфитеатра, и курсанты, которых она отвлекла, бросают на нее разъяренные взгляды. Она еще никогда в жизни так не смеялась. Выплеск чистой радости. Как же ей хочется вдолбить им всем в головы, что они живей живого!

«Дружная Семья» не упала в пустоту.

Офелия покидает амфитеатр, мчится по коридорам, перепрыгивает через скамейки. Отголосок пытается не отставать, двигаясь своей развинченной походкой, но она не может замедлить ход: ее, освобожденную от груза, который давил на нее так давно, несет вперед мощь осознания.

Не было никогда никакого обрушения.

Навстречу ей попадаются курсанты и преподаватели, бродящие по зданию. У всех растерянный вид, они бесцельно суются то в одни, то в другие двери, прохаживаются по стенам и потолкам, старательно избегая смотреть друг другу в глаза.

Офелия готова сплясать с каждым из них. Она выскакивает на галерею, между колоннами которой виднеются красный океан, соседние острова, а вдали – погруженный в туман континент с проступающими очертаниями каких-то конструкций. Куда бы она ни кинула взгляд, земля и вода образуют ничем не нарушенную линию горизонта.

Никакого Раскола никогда не было, во всяком случае в том виде, как о нем рассказывают. Старый мир не разлетался на куски. Как и «Дружная Семья», он оставался нетронутым всё это время, укрывшись позади пустоты, позади грез Офелии. Позади того, что позади.

Он вывернулся наизнанку. Стал инверсивным.

Море облаков? Целые континенты в состоянии эраргентума! Невероятная концентрация эраргентума.

Офелия внезапно прерывает свой бег. Она едва не проскочила, не узнав его под длинной белой челкой, мимо Октавио, стоящего прямо здесь, на галерее, перед газетным автоматом.

Октавио… Ей хотелось бы произнести его имя вслух, чтобы удостовериться, что это точно он, что он никогда не переставал существовать. Он так сосредоточился на газетном автомате, что не обращает на нее никакого внимания. Он опускает рычаг, получает экземпляр газеты, разрывает его, бросает в мусоропровод, опять опускает рычаг, получает другой экземпляр, разрывает его, бросает в мусоропровод и начинает по новой, причем автомат так и не пустеет.

Офелия хватает Октавио за плечо, желая оторвать от автомата. Она почти не чувствует его сквозь перчатку, как если бы он находился далеко, хотя стоит рядом. Он обращает на нее глаза – уже не алые, а бирюзовые, – из которых тень их семейного свойства вырывается, как два дымных луча. Она ждет, что он обрадуется, как обрадовалась она сама, увидев его, но на лице Октавио только боль. Он протягивает ей экземпляр газеты, молча умоляя помочь ему все их уничтожить, потом снова возвращается к своей безнадежной задаче, настолько поглощенный ею, что сразу же забывает про Офелию. На газетных листах ничего не напечатано. Но дело не в их содержании, а в том, что они олицетворяют: ложь Вавилона.

Всё ликование Офелии разом испаряется.

Да, Октавио и другие живы, но какой ценой? Они попали в западню своей одержимости, обреченные раз за разом повторять одни и те же ритуалы и оставаться в неведении относительно того, что с ними в действительности произошло. Ждет ли и ее такая же судьба, если она слишком надолго задержится среди них? Она вспоминает, какое нестерпимое чувство виновности охватило ее, когда огромный дирижабль погрузился в пустоту между ковчегами. И теперь она знает почему: они вторглись в пространство, которое занимала земля старого мира – она всегда была здесь, на оборотной стороне пространственной ткани. И даже сейчас, когда Офелия тоже вывернулась наизнанку, она понимает, что ее присутствие в этом мире несет в себе нечто извращенное, неправильное.

Секундина знала это. Секундина это видела.

Вот почему она показывала ей все те душераздирающие портреты Октавио. Она не только расшифровывала отголоски будущего – она пыталась помешать им сбыться. И всегда ждала от Офелии, что та спасет ее брата, вытащив его отсюда, с этой Изнанки.

Но как? Офелии не удалось отыскать Торна, и она не знает, как спастись самой. Она оглядывает галерею из конца в конец в поисках своего отголоска, который до сих пор указывал ей путь. Неужели в результате она и его потеряла?

Отголосок. Офелия вдруг осознает, что лично знакома с одним из них, прямо здесь, в «Дружной Семье». Бросает последний взгляд на Октавио, без устали отправляющего одну газету за другой в мусоропровод. Неохотно покидает его. Срезая дорогу, идет прямо через джунгли сада, где замечает немых птиц и апатичных сумчатых. Кидается внутрь административного здания, взлетает по мраморным этажам. Она не очень представляет, бежит ли сама или это архитектура несет ее в нужное место.

Она переступает порог директорского кабинета.

Елена является воплощением отголоска, как и все Духи Семей, но она также самая умная из фратрии[82]. Если кто-то и может помочь Офелии раскрыть тайны Изнанки, то это она. Черные лампочки едва смягчают ослепительные сумерки, царящие в кабинете. Он пуст. Офелию много раз вызывали к директрисе, когда она была курсантом-виртуозом; великанша практически никогда не покидала своего поста, она наверняка где-то здесь.