Страшное гадание - Елена Арсеньева

Марина предпочитала не думать об этом. Она cтаралась вообщени о чем не думать, но в голове непрестанно вспыхивала картина их с Десмондомлюбовных ласк, и то слезы, то улыбки струились по ее лицу… Она то засыпала, товскидывалась, потому что все время слышался ей скрежет отворяемой потайнойдвери, и шаги, раздавшиеся вдруг, сначала показались ей всего лишь шагаминекоего призрака, рожденного ее измученным воображением.

– Десмонд… – пролепетала она, с трудом вырываясь из тяжелогосна, готовая вновь провалиться в его бездонные черные глубины, – и сердцеее перестало биться, когда насмешливый женский голос произнес:

– «Десмонд, люблю тебя!» Предсмертное признание дорогостоит. Жаль, что Десмонд его не прочел, правда? И уже не прочтет.

Это была Джессика.

Ужасно – или смешно! – что первым побуждением Мариныбыло броситься ей на шею, как подружке, крича от счастья. Но в следующеемгновение страх всецело завладел ею: ведь ни тон, ни слова Джессики не обещалиникакой надежды. Взгляд ее немигающих, загадочных, как у сиамской кошки, глазбыл полон жгучего торжества.

– Ты… нашла Макбета? – с трудом разомкнула губы Марина.

– Я нашла Макбета! – радостно кивнула Джессика. –И если это тебя утешит, он порядочно исцарапал меня, когда я пыталась снятьтвое lettre d'amour [29], а потом удрал, хвост трубой, тактряся всеми четырьмя лапами, словно коснулся какого-то merde! [30]

Марина бросила на нее внимательный взгляд – и поскорееопустила ресницы, чтобы Джессика не прочла смутного подозрения, внезапновспыхнувшего у нее.

– Ну что же, я его понимаю, – только и сказала она.

– А, ну да! – Губы Джессики дрогнули в улыбке. –Что, с рук моих все океаны мира крови смыть не в силах? [31]

– Разве не так? – Марина села, пытаясь принятьнебрежный вид: невыносимо сделалось вот так лежать перед Джессикой, подобножертве, обреченной на заклание. – Ты грешила больше, чем Содом, ипритворялась пуще, чем Гоморра!

Джессика одобрительно усмехнулась:

– Ты мне нравишься, Марион! Я уже говорила, что ты мне всегданравилась. Иногда мне ужасно хотелось, чтобы ты не была такой простодушной,тогда бы с тобой было еще интересней. Твоя беда в том, что ты слишкомдоверчива! А верить нельзя никому. Никому нельзя верить! Ты же с разинутым ртомслушала все, что тебе плели я, Глэдис, Десмонд… вот и дослушалась. Ты ведьнебось веришь в вышнюю справедливость, да? И до сих пор еще не убедилась, чтогромы небесные не грянут над моей головой?

С непередаваемым презрением Джессика указала кивком наостанки Гвендолин.

– Ох, и смрадно здесь у тебя, Марион! А будет еще зловоннее,когда начнет разлагаться твой труп…

Кажется, еще ничего в жизни не давалось Марине с большимтрудом, чем это простое движение: наклонить голову. Понурить ее. Подавитьжелание взглянуть Джессике в глаза, чтобы прочесть подтверждение догадке…внезапно вспыхнувшей надежде.

«Твой труп», – сказала она. «Твой!»

Правду сказать, в первые мгновения Марине почудилось, чтоДжессика повредилась в уме, если пришла сюда. Но она надеется уйти… Значит, неЛинкс, не Хьюго, как можно было предположить, владели тайной двери. Как открытьее изнутри, знала Джессика. Но вряд ли она явилась для того, чтобы сообщить этутайну Марине! Ведь Джессика – человек, лишенный души, сердце ее мертво длядобра, сочувствия, радостей жизни. Она непреклонна, как мужчина, только ещеопаснее, потому что умна и коварна… Но сейчас не время сокрушаться о том, чтоэта очаровательная внешность стала пленницей темной, тлетворной натуры.

Джессика зачем-то пришла сюда. Может быть, положить конецстраданиям Марины? Ну, это смеху подобно. Скорее насладиться ими. Окончательнопригвоздить поверженную соперницу. И, может быть, даже раскрыть ей свои карты.Да, недаром же нарцисс – ее любимый цветок! Самолюбование – сущность Джессики,все свои злодейства она совершила исключительно из любви к себе. И вдруг Маринаподумала, что, окажись поумней да проницательней, она могла бы заподозрить этукрасавицу чуть ли не с первого дня, когда Джессика так пылко рассказывала ей онарциссах. Из этих цветов плели себе венки эринии, богини мести и возмездия, иДжессика с невероятной терпеливостью, сдержанностью, расчетливостью сплеталасвой венок. Пожалуй, это было ничуть не легче, чем вывести вожделенныйбелоснежный нарцисс! Опыт не удался, но Джессике, бедняжке, пока невдомек, чтоо ней уже все известно!

Марина вскинула голову, но тут же погасила огонь глаз. Невремя… еще не время торжествовать! Пока ничто не мешает Джессике в одномгновение привести в движение известный лишь ей механизм и оказаться запределами обители смерти, оставив здесь Марину. И хоть Десмонд знает, чегоожидать от своей вновь обретенной сестрицы (а кто предупрежден, тот вооружен),характер Джессики так же несгибаем, как ее осанка. Черт знает, чего от нее ещеможно ожидать! И как ни хочется с горделивым отвращением плюнуть ей в лицо,нельзя забывать, что она – единственная надежда Марины на спасение.Единственный ключ от потайной двери… и с этим ключом следует обращатьсябережно.

– Что-то ты притихла, Марион? – обеспокоенно сказалаДжессика, приближаясь к ней. – Ну, ну, не могла ты настолько обессилеть задень и две ночи – по моим расчетам, ты никак не могла провести здесь большевремени!

Марина так испугалась, как бы Джессика не огляделась и незаметила глиняного сосуда, еще наполовину полного водой, не вздумала опрокинутьего, что она ринулась в бой, желая во что бы то ни стало отвлечь соперницу:

– Зря ты думаешь, что Десмонд женился бы на тебе!

– Очень надо! – фыркнула Джессика, и Марине показалось,что она сейчас все расскажет о себе, но тут же бывшая мисс Ричардсонспохватилась: – Почему ты так решила? Десмонд был игрушкой в моих руках. И еслиты думаешь, что я не влезла к нему в постель, ты глубоко ошибаешься!

Верно, лицо Марины слишком уж изменилось, потому чтоДжессика торжествующе хохотнула:

– О, берегитесь ревности, синьор! Зеленоглазое чудовище сиесо смехом пожирает свои жертвы! [32]

Но нет, дело было вовсе не в ревности… «Не можетбыть, – смятенно подумала Марина. – Не может быть! Неужели Джасперошибся, и Джессика так ничего и не знала о своем истинном происхождении?Неужели она по-прежнему верит, что ее родители – неведомо кто, но только не…»