Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

Так бывает: некое обстоятельство висит прямо перед глазами, но ты, занятый своими мыслями, долго ухитряешься смотреть мимо него. Пока не стукнет прямо по носу. Осознав это все, Асмунд вдруг засмеялся, но скорее изумленно, чем весело.

– Нет, он правда так сказал? – Асмунд повернулся к Вермунду. – «Да кто же знал, что вы войдете в город»?

– Сказал, – подтвердил Вермунд.

Толмач Марка по знаку начальника не стал переводить вырвавшиеся с досады слова, но Вермунд их расслышал.

– Выходит, они рассчитывали, что мы просто обложим Самкрай… и вынудим Хашмоная вернуться, оставив хазар оборонять Каршу лишь ее собственными силами, – прикинул Хельги.

– А Хашмонай не спешил назад, потому что тоже получил донесение, что нас всего шесть сотен и нет осадных орудий, – подхватил Мангуш. – Греки пытались обмануть нас и хазар, но мы обманули их всех!

– И твои царьградские друзья теперь не рады, что мы взяли город, получили добычу, да еще захватили епископа, – Хельги пристально посмотрел на Асмунда. – Может, они в этом деле желали победы вовсе не нам?

– А и думал: и не жаль им христиан-то самкрайских? – вздохнул Вермунд. – Свои же все люди, греки, и в городе собор всей епархии… Купцы опять же их попали…

Вожди помолчали; ближайшие к ним отроки, кто слышал разговор, озадаченно переговаривались. Весь поход и его успех вдруг предстали перед русами и русичами совсем в другом свете. Асмунд хмурился, сосредоточенно вспоминая разговоры с греками в Царьграде: не сглупил ли он где?

Но нет! В надежность своей памяти Асмунд верил. И Феофан, и Евтихий говорили ему совершенно четко: возьмете город и заберете любую добычу! И другие послы тоже это слышали.

– Давай-ка лучше я туда поеду, – он посмотрел на Хельги. – Мне этот Тихий не посмеет сказать, что нам не полагалось брать Самкрай.

– Достаточно, что я слышал об этом от тебя, – Хельги покачал головой. – Но ваши переговоры – это уже дело прошлое. Теперь важно, что будет дальше. Думаю, об этом у нас пойдет речь, и об этом я должен говорить с ними сам. А на тебя я оставляю войско: хотя бы один из нас должен быть с людьми, на случай, если в Сугдее у нас не заладится.

– Ну и куда ты бабу с собой тащишь? – Асмунд с намеком постучал себя по лбу.

– Я предупрежу их, что, если мы к утру не вернемся, епископ будет повешен.

– А ты куда? – Асмунд повернулся к Пестрянке. – Этот сумасшедший, а ты вроде умная баба была.

– Давно это было, – Пестрянка вздохнула и улыбнулась. – Дома я была умной. А как с вами, варягами, связалась, так и последний ум потеряла.

В этой новой жизни, оторванной от родных краев и привычных понятий, она, как и многие, совсем перестала понимать, что умно, а что глупо. И просто следовала за своим мужем, веря, что он-то знает верную дорогу.

Хельги помог ей забраться в лодью. Подстелив пустой мешок, чтобы не пачкать платье, Пестрянка села на носу. Глядя на нее сейчас, никто не догадался бы, что еще полгода назад эта женщина не знала иного платья, кроме сотканной своими руками поневы и вершника: сейчас на ней была роскошная греческая далматика трехцветного шелка, белый шелковый убрус, греческое ожерелье из золотых петелек, соединяющих крупные жемчужины, а на очелье – золотые подвески тонкой булгарской работы. Гребцы то и дело поглядывали на нее, и в их взглядах отражалось восхищение и гордость за свою «королеву».

Дружина Хельги уже видела Сугдею, когда плыли в Самкрай, но в самом городе не были. Даже после Самкрая, с его сложенным из черепков холмом и стеной шириной в три избы, греческий город Сугдея поражал своим видом. Над бухтой-полумесяцем высилась исполинская гора черновато-серого камня; из того же камня высокие стены на известковом растворе ограждали гавань и часть горы. Пестрянка уже почти привыкла, что здесь, на южных морях во владениях греков и хазар, нет ни леса, ни деревянных стен из мощных бревен, к которым она привыкла дома. В лесных краях человек расчищал небольшое пространство и те же срубленные деревья ставил себе на службу: они занимали почти прежние места, только иным порядком. Здесь же леса не было, а каменные и глиняные постройки вырастали из той почвы, на которой стояли – каменистых сухих земель, скал. Здесь люди брали то, среди чего жили – глину и камень, как славяне брали дерево, придавая иной облик, заставляя служить себе.

– О чем ты так глубоко задумалась? – окликнул ее Хельги.

– В Самкрае дома строят из глины, здесь – из камня, – она подняла на него глаза. – Может, есть такие края, где люди делают себе дома из песка? Из льда?

– Посмотрим, – усмехнулся Хельги. – Края земли мы ведь еще не видели. Может, в Серкланде дома строят из шелка. И мы все это затеяли, чтобы проложить туда дорогу. Вот и посмотрим!

Пестрянка недоверчиво усмехнулась, но подумала: да, от Самкрая на восток лежит Серкланд, и в его существовании она теперь уже не сомневалась. Да есть ли у обитаемой земли какой-нибудь край?

Снизу стены на горе казались невысокими, и позади них можно было разглядеть каждую крытую глиняной черепицей крышу. Голая каменистая вершина упиралась в самое небо, и Пестрянка подумала было, что там должно быть святилище небесных богов – до них оттуда рукой подать. Но Хельги ей напомнил, что у греков всего один бог – по имени Кристус, и святилища его не обязательно устраиваются на горах.

– Там наверху есть церковь, – подтвердил Вермунд, взятый как толмач. – В ней крестился князь Бравлин, что первым из руси ходил набегом на Таврию. Очень давно, лет, может, двести, а может, триста назад. Он первым, еще задолго до Аскольда и Олега, прошел от Варяжского моря до Киева, первым отогнал от киевских гор хазар – а тогда-то они в полной силе были, – заключил с ними мир и пошел в союзе с ними грабить здешних греков. И весьма преуспел: взял большую добычу, разорил чуть ли не все побережья до самой Карши. Даже Сугдею взял приступом.

– Тут еще не было этой стены?

– Говорят, стена была, и ворота железные были. Десять дней бились, а все же изломали ворота железные…

– Разнесли железный тын… – невольно подхватила Пестрянка, мельком вспомнив старые сказки и даже Буру-бабу.

– И вот вошли русы в город, смотрят – церковь стоит. А там гроб святого Стефана, епископа здешнего. Взяли они с гроба покров шелковый, сосуды и светильники золотые. Как вдруг, рассказывают, сам Бравлин упал наземь и закричал: «Умираю! Огромный святой муж схватил меня и держит!» Лицо его обратилось назад, будто ему свернули шею, изо рта пошла пена, и все его люди увидели, что он и правда умирает. Хотя никто больше не видел, чтобы на него кто-то напал. Тогда люди Бравлина хотели поднять его и вынести, но он возразил: «Не трогайте меня, оставьте здесь, иначе этот огромный святой муж убьет меня немедленно! Пусть все войско выйдет из города». Его люди вывели из города все войско и вернули горожанам все взятое. Но и после того невидимый святой муж не отпустил Бравлина и потребовал, чтобы он крестился. Позвали священников и просили их окрестить Бравлина…