Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

– Всем сидеть! – крикнул Мангуш по-хазарски.

При виде блестящих наконечников, смотрящих прямо в горло, боспорцы осели на места.

Со двора послышались отчаянные вопли. Вскоре умолкли.

Старейшины на скамьях сидели застыв, не смея даже переглядываться. Христиане крестились, почти у всех прочих тоже шевелились губы в беззвучной молитве.

– Левый борт греби, – Хельги посмотрел на скамью, что стояла слева от него. – То есть продолжим. Ты… э… – Двоих булгар, заменивших Раби, он не знал.

– Как ваши имена? – спросил Мангуш.

– К-казанай… – прохрипел один.

– Ш-шахбан, – судорожно вытолкнул второй.

Вернулся Скари со своими людьми. Все в палате зачарованно воззрились на блестящие, свежевытертые лезвия их секир.

– У вас, булгар, в общине сколько людей? – Хельги глянул на Хануку.

– Сто тридцать две семьи.

– Это будет…

Дрожащими руками Ханука передвинул несколько камешков на расчерченной полосами доске:

– Две тысячи шестьсот дирхемов.

– Итак, э…

– Казанай и Шахбан, – подсказал Мангуш, которому было легче запомнить эти имена.

– Да. Вы даете за ваших людей две тысячи шестьсот шелягов?

– М-мы… – Двое булгар в ужасе переглянулись.

– Причем если внутри ваших тел денег не окажется, я просто возьму ту же сумму людьми, так что разница будет только для вас лично. Что скажете?

– Д-даем! – перебивая друг друга, воскликнули оба булгарина. – Но часть ты возьми имуществом!

– У меня есть два коня!

– А если с кого-то мы не сможет взыскать денег, то часть отдадим людьми!

– Ну, это уже ваше дело, – покладисто кивнул Хельги. – Мне главное, чтобы было чем вознаградить дружину.

Дело пошло веселей. Каждый из старейшин хорошо знал число людей в общине и их достатки, поскольку отвечал за своевременный и полноценный сбор налогов в казну тудуна. Ханука высчитывал, Синай записывал, сколько с кого причитается. С кем была достигнута договоренность, того русы уводили: старейшину отпускали собирать выкуп со своих, взяв в заложники его собственную семью. Заложников доставляли в сараи для полона, каковых в Самкрае было настроено много, ибо полоном здесь торговали в немалых количествах. Те домохозяева, что уже за себя рассчитались, получали кусок глины с оттиснутой печатью Хельги, который с этого мгновения служил им щитом от всяких посягательств.

В следующие несколько дней Пестрянка почти не видела Хельги. Опомнившись, она принялась за хозяйство: десяток женщин из дома Элеазара, его родственницы и служанки, теперь оказались у нее под началом, и вместе с ними она почти беспрерывно готовила еду, варила баранину и кашу в больших котлах для хирдманов, заходивших поесть и отдохнуть между делом. Раньше им привозили с рынка готовые лепешки, а теперь она увидела, как их пекут, прилепляя тесто внутрь зарытой в землю печи. Каменные жернова для размола зерна в муку от привычных ей не отличались, и Альгот каждый день привозил ей десяток женщин из числа пленных, чтобы вращали их.

Хельги часто выезжал в город, осматривал выкуп, отбирал пригодное, следил, чтобы русы не увлекались грабежом и не схватывались между собой из-за красивых греческих и хазарских девок. Каждый день Пестрянке приносили сундуки с дорогим шелковым платьем – хазарским и греческим, – ларцы с украшениями, дорогую посуду.

– Куда мне столько? – беспокойно смеясь, сказала она Хельги на второй день, когда он пришел немного поспать. – Здесь уже не пройти!

Шелка всевозможных цветов, далматики и покрывала валялись под ногами, и на каждом шагу она наступала на ожерелья и браслеты. Даже не радовалась: сложно ценить то, что приходится топтать, как речной песок.

– А помнишь, ты печалилась, что у тебя нет греческого платья? – устало усмехнулся Хельги. – Помнишь, я обещал, что у тебя его будет больше, чем у княгини? Я это сделал. Все это твое, и у Эльги нет даже половины. Даже четверти этого. Когда мы вернемся в Киев, ты сможешь просто ради дружбы подарить ей платьев пять-шесть. Тебе же не жалко?

Он обнимал ее и склонял голову, прижимаясь лицом к плечу. Словно лишь в этом месте мог ненадолго обрести покой и уют. А потом опять уходил.

– Да ну, чего возиться, давайте заберем полона побольше, да и ладно! – то и дело слышались в дружине разговоры. – Чего высчитывать?

– Берем, что сможем унести, и на лодьи!

– А тут хоть провались все!

– Да убивать надо этих жидинов да хазаров! Попили крови у наших дедов, теперь мы у них попьем!

Однажды даже вышла драка: боярин Благожа как-то решил, что некий купец утаивает свои сокровища, и велел сунуть его связанные ноги в горящий очаг. На вопли купца и его жены прибежал Ангер со своими людьми. Благожа поднял шум: «Жидинов-де жалеть нечего, и все эти хазары узкоглазые наших дедов двести лет мучили, а вас, русов, там не было и вы в нашу месть не встревайте».

– Мы четко обговорили условия перед выходом из Киева, и все поклялись на оружии соблюдать их, – напомнил Хельги. – Ты при этом был. На первый случай ваша доля в общей добыче будет уменьшена на десятину.

– Я такого не клялся терпеть, чтобы воевода моих людей грабил!

– Мы при князе условились, что здесь можно делать, а что нельзя. И вы поклялись повиноваться мне. Спорить я с тобой не буду. Но еще раз такое повторится – я тебя и всю твою дружину просто оставлю здесь, когда буду уходить.

Боярин Благожа не знал, что именно это и есть единственное принятое среди викингов наказание тем, кто ослушался вождя в походе. И не сразу понял, чего такого в этой угрозе. А потом сообразил – от Киева сюда добирались пять недель, и все по воде, а вокруг тысячи людей, обиженных русами и жаждущих снять с них живьем кожу…

– Вам, русам, эти жидины нас, полян, дороже! – процедил он. – За их шеляги вонючие вы нас, родичей своих, продадите!

– Продавать мы им будем бобров, которых вы наловите. А шеляги за это привезем вам же. Вы уж там их нюхайте сами, вонючие они или какие.

* * *

Условия похода обсуждали еще в Киеве, на многочисленных пирах между возвращением Ингвара из полюдья и отплытием дружины.

– Греки хотят, чтобы Самкрай разорили полностью, – рассказывал Асмунд, когда о предстоящем деле впервые заговорили подробно. – Сказали, берите, чего хотите, людей, скот, добро, но кого не сможете увезти – убейте, скот перережьте, город подожгите.

– Только он не сгорит – там кирпич и глина, – возразил Ранди. – Крыши из травы и соломы, и те глиной замазаны.

– Ну, хоть обуглится.

Кудря, Ознобиша, Мякина и другие славянские вожди оживленно переглянулись. Обходя с полюдьем владения – и бывшие Олеговы, и свои наследственные на Волхове, – Ингвар везде звал людей присоединиться к походу на теплые моря, поначалу не открывая, что речь идет о каганате. Поскольку он обещал кормить всех и помочь со снаряжением, желающие находились легко. Каждая волость собирала совет по этому поводу, решала, участвовать или нет. Большинство склонялось поддержать князя – живущие вдоль торговых путей давно знали, что такое серебро, шелка, красивая поливная посуда, вино и приправы. Возражали лишь приверженцы дедовых обычаев, но и они, сидя на братчинах в простых портах домашней работы, чувствовали себя неуютно среди щеголей с шелковой отделкой на крашеных свитах, хвалившихся серебряными перстнями и узорочьями жен. И девки на Купалиях сбегали замуж в те роды, где покупали снизки.