Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

– Поднимай! Вздерните их!

Сначала выкрики раздавались одиноко и разрозненно, но постепенно слились в один многоголосый хор и разносились уже над всей набережной.

– Поднимайте их, пусть попляшут!

Куизль почувствовал вдруг, как подмастерья взялись за ворот и принялись наматывать обе веревки на одну лебедку. Веревка натянулась, и палача медленно потянуло кверху. Какое-то время он еще касался носками пола, после чего повис в воздухе.

Веревка с такой силой врезалась в горло, что легкие тут же остались без воздуха, и, сам того не желая, Куизль начал дергать ногами. Палач по собственному опыту знал, что повешенный несколько минут мог биться в агонии. Поэтому во время казней он часто дергал осужденных за ноги, чтоб сломать им шею и тем самым прервать их мучения. Но ему подобную милость оказывать явно не собирались. Якоб рвался и дергался, слыша, как собственная кровь стучала в висках, и сквозь этот шум до него доносились задорные крики и звонкий смех.

– Смотри, как дрыгаются! Вот пляшут-то!

Палач снова открыл глаза, но не увидел ничего, кроме красной пелены. Крики зрителей смешались в месиво звуков без какой-либо формы и смысла. В голове один за другим начали проноситься образы: он самого себя видит на войне, в руке его меч, за спиной город, объятый огнем. Затем снова туман… вот отца насмерть забивают камнями… солдаты, что набирают в Шонгау новобранцев, машут маленькому Якобу на обочине… Снова он: теперь на коленях у матери, в грязных руках у него деревянная кукла без головы…

«Мама, почему папа убивает людей?»

Кровавая пелена перед глазами рассеялась, словно туча в ненастье, и за ней показалась мягкая и теплая чернота, в центре которой мерцал крошечный луч. Он стремительно приближался и образовывал туннель, и в конце его дожидалась объятая лучами фигура.

«Мама, я возвращаюсь к тебе… Я иду…»

– Прекратить! Именем кайзера, прекратить сейчас же!

Куизль почувствовал вдруг, что падает. Он рухнул на жесткие ящики, и тело его, с которым он приготовился уже расстаться, отозвалось самой обычной болью. Свет и туннель исчезли, и в тот же миг в легкие хлынул долгожданный воздух, холодный и одновременно жгучий. Он словно обжигал горло; палач перекатился на бок, и его вырвало; рот наполнился горькой желчью. Почувствовав ее неприятный вкус, Куизль понял, что жив.

– Все назад! Сейчас же расходитесь по домам, иначе я всех велю выпороть и к позорному столбу выставить. Вы меня слышали? Это приказ!

Куизль приоткрыл правый, залитый кровью глаз и увидел прямо перед собой мужчину в красном чепце и меховом плаще. Подле него, широко расставив ноги, стояли человек десять стражников с направленными на толпу арбалетами. Люди ворчали что-то, словно молодые дворняги, и неохотно расходились. Лишь некоторые пытались еще сопротивляться, но стражники вскоре взяли верх и разогнали жителей по узким переулкам, что примыкали вплотную к набережной. Через несколько минут беспорядок остался позади, и набережная опустела, точно воскресным утром перед мессой.

Куизль с трудом поднялся и проковылял к краю эшафота. Там, скорчившись в рвотных массах, лежал Филипп Тойбер. Палач Регенсбурга кашлял и отплевывался, повязка на груди насквозь пропиталась кровью. Но он, по крайней мере, ненадолго очнулся. Куизль опустился рядом с ним на колени и потрепал его по мокрым от пота волосам.

– А ты уж, поди, решил, что можешь взять да и помереть тут, – слабым голосом пробормотал он. Горло словно огнем жгло, поэтому слова приходилось выдавливать по одному. – Не вздумай… Я не для того пер тебя от самого Вайденфельда, чтобы ты сдался теперь. Нас, палачей, так просто не сломать, запомни это.

Тойбер еле заметно кивнул, затем перевернулся, точно раненый зверь, на бок и больше не двигался. Дыхание его вырывалось хрипло и со свистом, словно он хотел этим сообщить окружающим, что все еще жив.

– Нужно отнести его домой, – раздался повелительный голос справа от Куизля. – Жена позаботится о нем, а все остальное в руках Господа.

Якоб обернулся и встретился взглядом с человеком в красном чепце. Он был стар, носил очки, и лицо его избороздили морщины. Во взгляде его, однако, чувствовались сила и живость ума.

– Так ты и есть тот самый Куизль, – проговорил Меммингер и взглянул на палача строго, хотя и с любопытством. – Заставил же ты нас повозиться. В тюрьме тебя не удержать, пытки тебе нипочем… Вот и повесить тебя тоже не удалось. Кто ты? Дьявол? Или призрак?

Палач покачал головой.

– Просто Куизль, – прохрипел он. – У нас в роду все упрямые.

Меммингер рассмеялся.

– Можно бы и погромче. Вы, видимо, все такие живучие – что твоя дочь, что будущий зять… – Он повернулся к одному из стражников. – Развяжите этого человека, он достаточно натерпелся. А потом приведите тех двоих. Теперь, когда толпа разошлась, им нечего опасаться.

Стражник развязал палачу руки, после чего соскочил с эшафота. В скором времени он вернулся с Симоном и Магдаленой.

– Хвала Богородице и всем святым, ты жив!

При виде отца Магдалена не могла уже сдерживаться. Она простерла к нему руки и устремилась к помосту, ловко вскарабкалась на криво сложенные ящики и заключила Куизля в объятия. Она так сильно прижала его к себе, что у палача возникло такое чувство, будто его снова решили задушить.

– Плут, никогда больше от меня не уходи, – прошептала она и ощупала его лицо, словно до сих пор не верила, что он жив. – Обещаешь?

– И ты от меня, нахалка бесстыжая, – пробормотал Куизль. – И как же ты смогла так с матерью поступить – просто взять да и сбежать из Шонгау? Она слезы там целыми днями льет.

Он хрипло закашлял, и Магдалена погладила его по голове.

– Скоро мы вернемся домой. Но для начала тебе нужно выздороветь. У тебя лихорадка, тут нечего и спорить. Да и с плечом что-то неладно.

На эшафот между тем вскарабкался Симон, и палач недоверчиво на него покосился.

– Даже не думай, что я позволю этому мелкому ветрогону над собой колдовать, – проворчал Куизль. – Уж лучше я снова обмажусь вонючей мазью Тойбера.

Симон ухмыльнулся и слегка поклонился. Его разодранная одежда так и не просохла после схватки с венецианцем, но теперь к нему хотя бы вернулся здоровый румянец.

– Пожалуйста. Можете хоть руку самому себе ампутировать, мне работы меньше.

– Наглый ублюдок… Только глянь еще раз на мою дочь, уж я тебе всыплю.

– В вашем-то состоянии?

Куизль собрался уже разразиться хриплой бранью, но вмешалась Магдалена:

– Раз уж у тебя есть еще силы на перебранку, то и лихорадка, значит, не такая сильная, – заметила она насмешливо. – А теперь идемте отсюда, пока горожане не передумали и им снова не вздумалось повесить палача.

– А это еще кто такие?

Куизль кивнул на группу нищих, в центре которой стоял пожилой мужчина в разодранном сюртуке и широкополой шляпе. Заметив взгляд Якоба, старик ухмыльнулся, и золотые зубы сверкнули на солнце.