Древний Аллан. Дитя из слоновой кости - Генри Райдер Хаггард

– Карема пойдет со мной или останется с тобой? – снова спросил я.

– Ни то, ни другое, – прервал нас Танофер, – она пойдет со мной в Амаду, потому как может мне понадобиться, да и там ей будет безопасней. О, ничего не бойтесь, ибо всякий отшельник, хоть и нищий, думает о своих подопечных и о своей Чаше, хоть и треснувшей.

После этого я пожал Бэсу руку и ушел, недоумевая, то ли это явь, то ли сон; последнее, что я видел в шатре, – прекрасное лицо Каремы, улыбавшейся мне. Я счел это добрым знаком, потому как знал, что мне улыбнулся сам святой Танофер в сердце своем, а ее глаза были зеркалом его души.

И вот уже тридцать тысяч моих лучников были готовы выступить в поход, и я, удостоверившись, что их колчаны полны стрел, а фляги – воды, выдвинулся впереди отряда следом за двумя проводниками. Я поглядывал на них с настороженностью, поскольку опасно было доверять войско незнакомцам: ведь они могли заманить нас прямиком в стан наших врагов. Но тут я вспомнил, что за них поручился сам святой Танофер, мой двоюродный дед, которому я доверял, как ни одному другому человеку на свете, и сразу успокоился.

Как же он все-таки подобрался к нашему шатру, недоумевал я, и как он, слепец, думает вернуться в Амаду, хоть бы и с Каремой, если и правда возьмет ее с собой? Что ж, пути святого Танофера неисповедимы: ведь он больше похож на духа, чем на человека. Быть может, на самом деле мы видели не его самого, а то, что у нас, египтян, называется Ка, – его двойника, который может перемещаться с места на место по своему хотению. Но разве Ка могут голодать? Насколько я был сведущ в таких делах, подношения – снедь и питье – возлагают разве что на их усыпальницы. В общем, как бы там ни было, предоставив святому Таноферу поступать как знает, я стал размышлять о предстоящем нам деле – о том, как застать врасплох войско Великого царя.

Обогнув болото, мы вышли на неровную возвышенность, и, хотя в темноте было почти ничего не видно, я знал, что мы продвигаемся вверх по склону. Вскоре мы перевалили через гребень холма, и, когда спустились по ту его сторону примерно на тройное расстояние полета стрелы, я почувствовал, что шагнул на дорогу. Здесь проводники свернули влево, и мое войско числом тридцать тысяч лучников цепочкой двинулось за ними следом. Так мы шли в полной тишине, поскольку никакой скотины с собой не гнали и наши ноги, обутые в сандалии, ступали почти бесшумно; к тому же по цепочке был передан приказ всем держать рот на замке – того же, кто нарушит приказ, ожидала смерть.

Мы шли так часа два, может, больше, затем опять повернули налево, потом снова двинулись вверх по склону, и я смекнул, что мы, должно быть, уже обошли Амаду. Тут проводники внезапно остановились – по команде, переданной по цепочке, остановились и мы. Один из проводников тронул меня за плащ, отвел чуть в сторону – к гребню холма – и, вскинув белый рукав хламиды, указал куда-то вниз. Я глянул в ту сторону и увидел там, внизу, на расстоянии полета стрелы тысячи бивачных костров в стане царева войска: на сильном ветру они полыхали очень ярко, и пламя от них металось из стороны в сторону. Огни простирались вдаль на целую лигу, и мы находились аккурат напротив середины этой огненной цепи.

– Смотри, Шабака, предводитель войска, – впервые за все время заговорил проводник свистящим шепотом, как будто у него не было губ, – у твоих ног спит восточное воинство, столь огромное, что ему даже не было надобности выставлять охранение здесь, на хребте. Построй же лучников в четыре шеренги, так, чтобы с первыми проблесками зари они могли укрыться за скалами и стрелять, не задевая друг дружку. Ты же сам стань здесь, посередине, чтобы твое знамя было видно всем как с севера, так и с юга. А я со спутником моим проведу лучников из головного твоего отряда дальше, где хребет спускается к Нилу, чтобы они встали преградой и разили всякого, кто попытается бежать вниз по реке. Остальное за тобой, ибо мы всего лишь проводники, а не полководцы. Собирай же своих командиров и отдавай приказы!

Мы вернулись к войску, я созвал всех командиров, рассказал, что им надлежит делать, и распустил их по своим отрядам.

Некоторое время спустя головной отряд из десяти тысяч человек тронулся в путь и скоро скрылся из вида, а вместе с ним исчезли и оба облаченных в белые хламиды проводника, и я их больше никогда не видел. Затем я расположил в порядке готовности главные свои силы, насколько это было возможно в темноте, и велел всем отдыхать или ложиться спать, если кто мог уснуть… А чуть погодя, за полчаса до рассвета, распорядился, чтобы все поели и напились, благо снедь и воду каждый нес с собой, и приготовили к бою луки и колчаны со стрелами. Покончив с этим, я взял несколько доверенных человек, состоявших при мне посыльными и телохранителями, и поднялся с ними на гребень холма, то есть на вершину склона, – там мы залегли и стали наблюдать.

Минуло два часа, и по звездам я определил, что скоро займется рассвет. Взгляд мой был прикован к Нилу – к огням, что мерцали на носу кораблей Великого царя. Где же они – те, кому надлежало их поджечь, недоумевал я, поскольку никого из наших не мог разглядеть издалека. Что ж, им предстояло пройти долгий путь и к тому же перейти реку вброд. Может, они еще не подоспели, а может, у них что-то не заладилось. Как бы там ни было, на кораблях царевой флотилии все было спокойно. Ни тебе сигналов тревоги, ни суеты часовых.

Наконец забрезжил рассвет, и у меня за спиной послышались шорохи: это поднимались эфиопские воины и тут же принимались за еду, как им было велено, – так что я тоже решил поесть и напиться, хотя был совсем неголоден, чего прежде за мной никогда не замечалось. Покуда на востоке мало-помалу светлело, гладь Нила вдруг озарилась вспышкой не то упавшей звезды, как мне сперва показалось, не то фонаря, раскачивавшегося на ветру, который в это время года дует довольно сильно, особенно на рассвете. Но вот огонек разгорелся ярче – и надо же, в следующее мгновение я увидел, как такелаж одного из кораблей объяло пламя.

Оно пожирало снасть за снастью, парус за парусом, разгораясь все сильнее, при том что то же самое происходило и на других кораблях, стоявших ближе к нам, – и в конце концов огонь поглотил их целиком, будто накрыв огромным красным плащом. Наши не сплоховали – флотилия Царя царей полыхала ярким пламенем! И пламя это раздувалось вширь крепкими порывами ветра. Огонь переметывался с корабля на корабль, точно живое существо, потому как они стояли борт к борту, уткнувшись носом в берег, и развести их не представлялось никакой возможности. Впрочем, некоторым все же удалось отойти от берега, но они были объяты пламенем, а на ходу да под таким ветром оно разгоралось еще быстрее. Не успело солнце верхним краем показаться над горизонтом, как на протяжении лиги, а то и больше все обратилось в сплошной костер – с горящих кораблей доносились душераздирающие крики, а огонь буйствовал все сильнее, словно торжествуя свою великую победу.

Однако наблюдать за происходящим и дальше у меня не было времени: надо было подниматься и действовать. Небо посерело, но и блеклого света хватало, чтобы оглядеться кругом. И вот, наскоро осмотревшись на местности, я понял, что лучшей позиции для лучников было не сыскать. Спереди склон представлял собой крутой откос длиной под сотню шагов, а то и больше, сплошь заваленный каменными глыбами, – лучшего укрытия для лучников не придумать. Дальше склон был сплошь песчаный и пологий, и взбираться по нему неприятелю было бы трудно. Еще ниже простиралась уходившая вдаль равнина, где и размещался стан захватчиков с Востока, а за долиной, не более чем в двух стадиях от ее дальнего края, уже виднелись берега Нила.