Память – это ты - Альберт Бертран Бас

муж. С тех пор как я хожу не одна, – гладит живот, – постоянно мне звонит.

– Он волнуется за тебя. Это прекрасно, поверь, – говорю я, чувствуя сильную боль в груди. Слишком много новостей, слишком много эмоций.

Пока Пенелопа собирает вещи, я без зазрения совести беру гитару. Словно та шепотом зовет меня. Я касаюсь деревянного корпуса, приспосабливаю к своему телу, постаревшему, медленному. Я глажу гитару, как погладил бы Хлою. Трудно найти удобную позу, в моем возрасте это невозможно. При первых аккордах Пенелопа поворачивается ко мне:

– Вы не говорили, что умеете играть.

Все мои чувства сосредоточены на гитаре и на собственных негнущихся пальцах, перебирающих струны.

– Проблема этой песни в том, – говорю я, а Пенелопа смотрит на меня своими огромными зелеными глазами, – что у нее нет конца. Никогда не было.

– Откуда вы знаете?

Мне нравится, как у Пенелопы пляшут брови, когда она что-нибудь спрашивает.

– Я знаю, потому что еще не допел ее до конца…

Пенелопа открывает рот в изумлении. Руки опускаются на живот. Она снова садится. Еще осторожнее, чем я. Она поражена. Но молчит. Только слушает.

Я беру первые ноты и убеждаюсь, что пальцы помнят лучше, чем голова. Закрываю глаза и набираю в легкие воздуха. Я и подумать не мог, что судьба подарит мне шанс в последний раз спеть Хлое нашу песню. Но вот я здесь, у ее могилы, рядом с нашей внучкой, и наслаждаюсь каждой нотой.

Я снова рассказываю о пещере, где умирает ветер, о сокровищах, о том, как Хлоя спасла мне жизнь, о наших книгах и приключениях, о медальоне и золоте Акрама и о первом поцелуе, который я помню, словно он был вчера. Слезы текут по моим морщинам. Я пою и вспоминаю… Вспоминаю, как я думал, что потерял ее, как спасся в Эндае, как она всегда возвращалась и меняла мою жизнь. И всегда будет возвращаться. Сердце заходится, руки дрожат, голос срывается. Слишком много эмоций для изможденного старика. Я больше не могу…

И тогда ангельский голос, нежный и сладкий, сплетается с моим. Взгляды встречаются, глаза влажны, как море, ее голос звучит во мне. Он прекрасен. Думаю, Пенелопа уже все поняла. Я вижу, как она смотрит на меня, как плачет вместе со мной, и думаю, что она догадалась. Какой красивый голос… Я тону в ее глазах, она поет, ее голос наполняет меня. Близится конец, и Пенелопа смолкает, потому что она еще никогда не была так далеко от начала песни, а я так близко к концу.

Я пою последнюю строфу, и пальцы испуганно выпускают гитару. Мне страшно, я дрожу. Пенелопа ободряюще кладет свои руки поверх моих. Они у нее мягкие и теплые.

– Тихо, тихо, – говорит она взволнованно, – дыши. Все хорошо.

Я утираю слезы, как маленький, и всхлипываю. Наконец мне удается пролепетать:

– Как… как ты думаешь, она прожила хорошую жизнь?

Зеленые глаза Пенелопы смотрят на меня с нежностью. Она берет мои руки в свои:

– Да. Конечно.

И я плачу от облегчения. Пенелопа обнимает меня. Я прошу у нее прощения. Один раз, десять, сто. Но ей это неважно. Она не выпускает меня из объятий. И хотя она не так экзальтированна, как этот жалкий старик, у нее по щекам тоже катятся слезы.

– Почему ты не вернулся? – спрашивает она с легким упреком и с такой… такой похожей интонацией.

Я опускаю голову и не успеваю ничего ответить. И не нужно, потому что Пенелопа унаследовала не только характер, но и проницательность Хлои.

– Она прогнала тебя. Да, – размышляет вслух Пенелопа.

Я грустно киваю.

– Почему она так поступила?

– Так было нужно. Она хотела защитить меня. Меня и других… В этом была она вся. Но я никогда не знал, что она… – Я опускаю глаза на живот Пенелопы.

– Она тебе не сказала?

– Думаю, тогда она и сама не знала. А потом между нами лег океан.

– Она правда была партизанкой?

– Кем она только не была, – отвечаю я, немного приходя в себя. И меня осеняет. Я понимаю, почему еще жив. Понимаю, зачем я здесь.

Я открываю свой молодежный рюкзак и вынимаю тетрадь – почти такую же старую, как я. Протягиваю Пенелопе, та изгибает бровь. Листает страницы и восторженно поднимает на меня глаза:

– Твои… твои воспоминания…

– Теперь они твои, – улыбаюсь я.

– Не хочешь зайти к нам? – Пенелопа хмурится.

– Нет. Мне хотелось бы еще немного побыть здесь.

– Но… – упрямо настаивает она.

– Ты похожа на нее как две капли воды, знаешь?

– Какие у тебя планы? Мы же еще увидимся?

– Разумеется.

– Когда? Где?

– Все ответы здесь, – я киваю на тетрадь, – здесь ты найдешь и меня, и ее. Ну же, тебе пора, – ласково тороплю я.

Пенелопа смотрит на меня так же, как Хлоя. Потом наклоняется и нежно целует в лоб. Это поцелуй из тех, что должен запечатлеться навек. В глазах у нее стоят слезы. Затем Пенелопа разворачивается и идет прочь, но через несколько шагов останавливается:

– Это правда? Пещера с сокровищами существует?

– Ну конечно, существует.

– Я знала! А где она?

– Там, где умирает ветер, – улыбаюсь я.

– Я тебя еще найду, – добавляет она и исчезает внезапно, как все хорошее в жизни.

Я знаю, что она сдержит слово. Но сейчас хочу побыть один. Наедине с Хлоей. Я чувствую ее рядом… Я не могу встать. У меня нет ни сил, ни желания. Опускается ночь, я ползу к ее могиле. Сворачиваюсь калачиком.

Ночь накрывает кладбище. Я чувствую, как холод пронизывает тело. Мне все равно. Я там, где я должен быть. Впервые за семьдесят лет я чувствую себя дома.

Я поворачиваюсь на спину и ищу ее среди звезд, как делал уже миллионы раз. Она там, наверху, ждет меня, смотрит с вызовом, но улыбается ласково, и в то же время я чувствую ее подле себя. Нам снова нет и двадцати, и мы держимся за руки, глядя на небо. Я чувствую ее горячую руку, а ее волосы щекочут мне нос… Мы вместе ищем звезду – ту, что никогда не погаснет.

Становится все холоднее. Но боли уже нет. Только огромная усталость. И покой. Бесконечный покой. Я решаю закрыть глаза. Ненадолго. Шепотом говорю ей спокойной ночи и еще кое-что напоследок. Не скажу что, потому что у каждой любви свои тайны, как у всякой истории свой конец.

То, что я говорю, – только для нее.

Для моей любимой. Моей воительницы. Моей Хлои.

Примечания

1

“Ах, папенька” (ит.) – ария из оперы “Джанни Скикки” Джакомо Пуччини. – Здесь и