Источник счастья. Misterium tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

Квартирка у меня удивительно уютная. Целых две комнаты. Вванной газовая колонка. Кухни нет, но в гостиной стоит электрическая плитка, наней я варю себе кофе, кипячу молоко, иногда жарю яичницу.

Сплю я в кабинете, на диване. Каждый раз, когда яукладываюсь на него, он ворчит, скрипит, норовит ткнуть меня в бок пружиной.Ему не нравится, что я стелю свои плебейские простыни на изысканныйтемно-вишневый бархат его обивки. Пухлые валики возмущенно трясутся, когда наодин я кладу подушку и голову, а на другой ноги. Подозреваю, что дивану не такнеприятен я, как постоянное близкое соседство дубового чудовища, письменногостола.

Стол конторский. Его списали по старости из какого-токазенного учреждения. Столешница заляпана чернилами, отшлифована сатиновыминарукавниками мелких чиновников, из ящиков до сих пор пахнет клопами,казеиновым клеем, штемпельной краской. Я сам терпеть не могу этого унылогобюрократа. Только присутствие мадемуазель Ундервуд мирит меня с ним.

Мадемуазель – ангел. Должен признаться, это покаединственное существо женского пола, у которого хватает терпения жить со мнойпод одной крышей так долго. Она немолода, ее не назовешь красавицей, однако унее легкий характер. Она всегда улыбается. Ей ничего не нужно, кроме войлочнойподстилки, новой ленты раз в три месяца и нескольких капель машинного масла разв полгода. Ее трескотня звучит для меня как музыка.

Мадемуазель свободно владеет всеми европейскими языками. Унее универсальный латинский шрифт. На ней я печатаю по-французски статьи,репортажи, гороскопы и юморески для последних страниц дамских журналов, прочуюерунду, которая приносит мне неплохой доход.

По-русски я пишу то, что никакого дохода не приносит иникому, кроме меня, не нужно. По-русски я пишу от руки, вечным пером, в толстыхтетрадях. Мадемуазель Ундервуд в этом не участвует, отдыхает на полу, возлекнижного шкафа, в элегантном дерматиновом футляре.

Свой странный монолог я произносил вслух. По выражению лицабобренка было видно, что он внимательно меня слушает. Чтобы не замерзнуть, мненадо было как-то двигаться, шевелиться, но шевелить я мог только языком, апотому болтал без умолку.

Я так увлекся, что не сразу услышал шаги. Некто приближалсяк моему убежищу, и вряд ли этот некто был бобром. Я замолчал и уставился набобренка. Но он вдруг потерял ко мне всякий интерес, резво завертелся, шлепнулменя хвостом по носу и покинул хатку.

Шаги затихли. Мгновение тишины показалось мне вечностью.Наконец женский голос отчетливо произнес:

– Привет, малыш. Извини, я взяла для тебя яблоко, нонечаянно съела его по дороге. Если хочешь, могу дать немного орешков. Ну, чтоты так смотришь? Я знаю, что ты не белка. Попробуй, это вкусно.

Я решил, что сошел с ума. Здесь никто не мог говоритьпо-русски. Население острова пользуется только английским. Среди имхотепов входу латынь. Прочие языки здесь попросту запрещены. Тем не менее я слышалчистейшую русскую речь, без всякого акцента. И голос показался мне смутнознакомым.

«Стой! Это ловушка! – сказал я себе. – Ты ждал, что тебябудут искать свирепые солдаты охраны, с автоматами, дубинками и кинжалами. Тынедооцениваешь имхотепов. Разве не знаешь, что главное их оружие – обман,подмена, глумление над живыми чувствами, которые им самим недоступны?»

Я попытался приподняться, хотя бы краем глаза сквозьпросветы между ветками взглянуть на существо женского пола, которое говорилопо-русски. Мне удалось увидеть пару ног, обутых в высокие кожаные ботинки, ногибыли маленькие, ботинки явно промокли. Больше я не разглядел ничего. Янастолько ослаб, что не сумел удержаться в приподнятом состоянии и свалился,задев несколько веток и больно подвернув руку, на которую опирался.

Треск и собственный сдавленный стон показались мне оглушительными.

– Там кто-то есть? – тревожно спросил женский голос.

Я не ответил, я стиснул зубы и старался не дышать. Но это непомогло. Крыша бобровой хатки громко зашуршала, я увидел руку, котораяотодвигала ветки. Я зажмурился и стал про себя молиться.

– Эй, как вы сюда попали? Что с вами случилось? Вы живы?

Вопросы были заданы по-английски. Я открыл глаза, но ничегоне мог разглядеть из-за слез. Я поверил, что никакая это не ловушка. Имхотепканепременно продолжила бы игру, обратилась ко мне по-русски. Им известно, чторусский для меня родной, и я могу пойти на его звук бездумно, как крыса намелодию флейты крысолова.

Теплая ладонь дотронулась до моей щеки.

– Это вас ищут? Тут такой переполох.

Я смутно разглядел милое женское лицо. Большие голубые глазасмотрели на меня из-под низко надвинутой черной шляпы. Они показались мне ещеболее знакомыми, чем голос. Но это, конечно, была иллюзия, галлюцинация. Мнечасто снятся люди, которых очень хотелось бы увидеть. В нынешнем моем состояниикто-то из них мог померещиться мне наяву.

– Если найдут, я погиб, – прошептал я.

– О, Боже, вы говорите по-русски! Кто вы? Впрочем, этопотом. Послушайте, сейчас вам вылезать не стоит. Надо дождаться темноты. Но выпромокли вдрызг, что же мне с вами делать? Погодите, одну минуту.

Ее не было довольно долго, я слышал рядом треск и шорох. Уменя появилась слабая надежда когда-нибудь вернуться в Латинский квартал, в моюмансарду, принять горячую ванну, вскипятить молоко на плитке.

– Повернитесь. Осторожно, тут ужасно неудобно. Я подстелювам сухих веток и накрою вас своим плащом, так будет хоть немного теплей. Все,лежите тихо. Они почти уверены, что вы утонули в озере, и скоро искатьперестанут.

Она исчезла так же внезапно, как появилась. Я опять услышалшорох над головой. Она поправляла крышу бобровой хатки. На сухом ельнике, подее плащом, я быстро согрелся и стал засыпать. Вернулся бобренок, обнюхал плащ,бесцеремонно полез носом в карман. Там остались еще орешки. Он съел их,повозился и улегся ко мне под мышку.

Я бы заснул так же спокойно и крепко, как сплю только у себяв мансарде на диване. Я уже стал видеть какой-то интересный сон, но тут издалидонеслись голоса.

– Добрый день, мисс Денни, как поживаете?

– А, офицер Освальд. Хорошо, что я вас встретила. Идемте,кое-что покажу.

«Вот и все», – подумал я со странным спокойствием.

Кровь заледенела в моих жилах. Ничего я больше нечувствовал. Если бы меня схватили, сковали руки, бросили в темницу, били,мучили голодом и бессонницей, я бы держался до последнего вздоха и не считалсебя побежденным. Даже фокусы с гипнозом были мне нипочем. Но когда я услышалрусскую речь, когда меня укрыли плащом и дали надежду, я сломался. Я имповерил, стало быть, проиграл, и нет мне спасения».