Источник счастья. Misterium tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Полина Дашкова

Москва, 1918

Дождь лил несколько суток, оплакивал разграбленный,одичавший город. Под утро небо расчистилось, показались звезды. Холодная лунаосветила пустынные улицы, площади, переулки, проходные дворы, разбитыеособняки, громады многоэтажных зданий, купола храмов, зубчатые кремлевскиестены. Проснулись куранты на Спасской башне, пробили двенадцать раз, то липолночь, то ли полдень, хотя на самом деле было три часа утра.

Большевистское правительство поселилось в Кремле еще вмарте. Кремль, древняя неприступная крепость, остров, отделенный от городаглубокими рвами, мутной речной водой, был надежней дворцов Петрограда.Кремлевский слесарь, мастер на все руки, упорно пытался починить старинныйчасовой механизм, разбитый снарядом во время боев в ноябре 1917. Куранты плохослушались, вроде бы начинали идти, но опять вставали и никак не желали играть«Интернационал» вместо «Коль славен наш Господь в Сионе». Откашлявшись, какбудто извинившись, они прохрипели какую-то невнятную мелодию и затихли.

Новая власть хотела командовать не только людьми, но ивременем. Полночь наступала ранним вечером, утро – глубокой ночью.

Почти перестали ходить трамваи. Фонари не горели, темны былиулицы, темны окна, лишь иногда дрожал за мутным немытым стеклом желтый огонеккеросинки. И если в каком-нибудь доме вспыхивало среди ночи электричество, этоозначало, что в квартирах идут обыски.

Парадный подъезд дома на Второй Тверской был заколочен.Жильцы пользовались черным ходом. По заплеванным щербатым ступеням волокливверх санки с гнилой картошкой. На площадках между этажами ночевали какие-толичности в тряпье. Из квартир неслись звуки гармошки, визг, матерный рев,пьяный смех, похожий на собачий лай.

После суточного дежурства в госпитале Михаил ВладимировичСвешников спал у себя в кабинете, на диване, одетый, в залатанных брюках ивязаной фуфайке. Ночь была теплая, но профессор мерз во сне, он сильно похудели ослаб, у него сводило живот от голода. В последнее время ему пересталисниться сны. Он просто проваливался в глухую черноту. Это было не так уж плохо,ибо раньше каждую ночь снилась ушедшая, нормальная жизнь. Происходила коварнаяподмена, возникало искушение принять сон за реальность, а от реальностиотмахнуться как от случайного ночного кошмара. Многие так и делали. То естьдобровольно, целенаправленно, день за днем, ночь за ночью сводили себя с ума.Но не дай Бог. Следовало жить, работать, спасать, когда вокруг убивают, беречьдвух своих детей, Таню и Андрюшу, маленького внука Мишу, старушку няню и ждать,что страшное время когда-нибудь кончится.

Михаил Владимирович работал рядовым хирургом все в том желазарете, только теперь он носил имя не Святого Пантелиимона, а товарищаТроцкого и был уже не военным госпиталем, а обычной городской больницей,подчиненной Комиссариату здравоохранения.

Сутки на ногах. Обходы, осмотры, консультации, сложнейшаяоперация на сердце, которая длилась четыре с половиной часа и вроде бы прошлауспешно. При острой нехватке лекарств, хирургических инструментов, опытныхфельдшеров и сестер, в грязи и мерзости спасенная жизнь казалась невозможнымчудом, счастьем, хотя стоила совсем немного, всего лишь фунт ржаной муки.Красноармеец на базаре ткнул штыком в спину мальчишку-беспризорника.Десятилетний ребенок попытался стащить у него кулек с мукой. Давно уж никого неудивляла такая страшная дешевизна человеческой, детской жизни. Люди умиралисотнями тысяч по всей России.

Михаил Владимирович спал так крепко, что шум и крики застеной не сразу его разбудили. Он проснулся, когда прозвучали выстрелы.

Светало. На пороге кабинета стояла Таня, держала на рукахсонного хмурого Мишу.

– Папа, доброе утро. Лежи, не вставай. Возьми Мишу. У тебя,кажется, было берлинское издание «Психиатрии» Блюера. – Она закрыла дверь,повернула ключ в замке.

– Да. Посмотри в шкафу, где-то на нижних полках.

– Контра! Генеральская рожа! Убью! – донесся вопль изкоридора.

– Папа, чернил у тебя случайно не осталось? – спокойноспросила Таня. – Мои все кончились. Надо писать курсовую по клиническойпсихиатрии, а нечем.

– Пиши чернильным карандашом. Возьми там, на столе, встакане.

За дверью опять грохнули выстрелы. Мишенька вздрогнул,уткнулся лицом деду в грудь и тихо, жалобно заплакал.

– Буржуи! Ненавижу! Довольно попили народной крови!Вычеркиваю! Всех вас, белую кость, к стенке! Кончилось ваше время! Всехвычеркиваю!

– Что там происходит? – спросил Михаил Владимирович,прижимая к себе внука.

– Как будто ты не понимаешь. Комиссар беснуется, – объяснилаТаня.

Комиссара по фамилии Шевцов поселили в квартире МихаилаВладимировича месяц назад, в порядке уплотнения. Он вместе с гражданской женой,которую звали товарищ Евгения, занял гостиную. Комиссар ходил в длинном кожаномпальто, в казачьих галифе василькового цвета, в лаковых остроносых сапогах. Егообритый череп имел странную, зауженную кверху форму. Щеки и нижняя часть лицабыли пухлыми, круглыми. Он щурил маленькие тусклые глазки, как будто целился всобеседника из револьвера. По будням вел себя тихо. Рано утром отправлялся наслужбу. Возвращался поздно вечером, молча, мрачно слонялся по коридору вкальсонах и просаленной матросской тельняшке.

Товарищ Евгения, юная, елейно нежная блондинка, нигде неслужила, вставала поздно, заводила граммофон, щеголяла в шелковых пеньюарах,отделанных перьями и пухом. Утром варила на примусе настоящий кофе. Пила изтонкой фарфоровой чашки, жеманно оттопырив мизинец. Долго сидела в кухне,качала голой ногой, курила ароматную папироску в длинном мундштуке, читала однуи ту же книжку, «Капризы страсти», Г. Немиловой. Круглые голубые глаза,блестящие, словно покрытые свежей глазурью, ласково смотрели на Андрюшу, наМихаила Владимировича. Товарищ Евгения задумчиво улыбалась, трепеталаподведенными веками, случайно оголяла небольшую грушевидную грудь и тут же слукавой улыбкой прикрывала: «Ах, пардон».

Андрюше было четырнадцать, Михаилу Владимировичу пятьдесятпять. Из представителей мужского пола, проживающих в квартире, толькодесятимесячный Миша не удостаивался внимания товарища Евгении.

С Таней в первые дни она пробовала подружиться.Рассказывала, какие видела изумительные вещички на Кузнецком, платьицакреп-жоржет, кофточки вязаные. Короткий рукавчик, воротник апаш, шелковый ирис,цвет сырого желтка, давленой клюквы, и с той же воркующей интонацией вдругспрашивала, не собирается ли профессор Свешников удрать в Париж, хорош ли былТанин муж, белый полковник, в половом отношении.