Дань псам. Том 2 - Стивен Эриксон

На поверхности серого сланца Самар Дэв увидела вырезанные узоры, закрученные вокруг млечных узелков кварца. Понятно, что каждый день на рассвете, когда солнце светит на эту сторону камня, узоры словно закручиваются вокруг сверкающих кристаллов. И для чего все эти усилия? Пожалуй, и боги не знают.

История, поняла Самар Дэв, почти вся потеряна. И неважно, как усердны архивариусы, очевидцы, исследователи – большей части прошлого просто не существует. И она никогда не будет известна. Это понимание словно опустошило ее глубоко внутри, запустило поток стирания памяти – мгновения, воспоминания уносились безвозвратно, навсегда. Самар Дэв кончиком пальца провела по вырезанной в камне змеистой канавке, потом обратно. Кто и когда делал так в последний раз?

Повторить старый узор, пусть ничего не понимая, просто повторить, и тем самым доказать непрерывность.

А что доказывает сама непрерывность?

Что жизнь каждого повторяет жизни всех, давно ушедших, умерших и даже позабытых. Повторяет все требования необходимости – есть, спать, любить, болеть, умирать – и желание благословенного чуда – палец в змеистой канавке, дыхание у камня. Солидная реальность, и соблазн смысла, и узор.

Но так мы доказываем существование предков. Доказываем, что они были когда-то, и что однажды с нами случится то же, что и с ними. Я, Самар Дэв, была когда-то. И больше меня нет.

Будь терпелив, камень: другой кончик пальца пробежится по канавке. Мы помечаем тебя, а ты помечаешь нас. Камень и плоть, камень и плоть…

Карса спешился и потянулся. В последнее время он много размышлял, и больше всего о своем народе – гордых, наивных теблорах. Об ужесточающейся осаде, которую ведет весь остальной мир – пристанище цинизма, место, где буквально любая тень окрашена в цвета жестокости, в бесчисленные оттенки бесцветности. Он действительно хотел вести свой народ в этот мир? Даже для того, чтобы всей этой цивилизации пришел самый поэтический конец?

Он ведь видел, насколько ядовито такое погружение, когда наблюдал тисте эдур в Летерасе. Видел завоевателей, которые бродили в изумленном смущении, не понимая, что принесла им победа. Императора, который не мог управлять даже самим собой. А Увечный бог хотел, чтобы этот меч взял Карса. С этим оружием в руке он повел бы своих воинов с гор, чтобы положить конец всему. И чтобы стать живым воплощением страданий, которые так любил Павший.

Искушению Карса нисколько не поддавался. Вновь и вновь в их вывернутом общении Увечный бог проявлял полное непонимание, когда дело касалось Карсы Орлонга. Каждый его дар Карсе был приглашением сломаться так или иначе. Но меня не сломать. Простая и прямая правда, похоже, была непостижимой силой для Увечного бога, который, столкнувшись с ней, каждый раз оставался удивленным и ошеломленным. Каждый раз он получал от ворот поворот.

Разумеется, Карса знал об упрямстве все. Знал, как эта черта может стать прочной броней, хотя временами превращается в беспросветную тупость. Сейчас он хотел изменить мир; он понимал, что его ждет жестокое сопротивление, но отказываться он своего желания не собирался. Самар Дэв назвала бы это «упрямством», подразумевая «тупость». Как и Увечный бог, ведьма не понимала Карсу.

А сам Карса понимал ее очень хорошо.

– Ты не поедешь со мной, – сказал он ведьме, отдыхавшей у одного из камней, – потому что считаешь это капитуляцией. Если и спешить с потоком, ты выберешь собственный темп, насколько возможно.

– Вот так, значит? – спросила она.

– А разве нет?

– Не знаю, – ответила Самар Дэв. – Я ничего не знаю. Меня преследует какой-то давно забытый бог войны. Почему? Какой вывод я должна сделать?

– Ты ведьма. Ты разбудила духов. Они чуют тебя, как и ты их.

– И что с того?

– Почему?

– Что «почему»? – сердито спросила она.

– Почему, Самар Дэв, ты решила стать ведьмой?

– Это… да какая разница?

Он ждал.

– Мне было… любопытно. И потом, когда видишь, что мир наполнен силами, которых большинство не видит и о которых не думает, – как не пожелать изучить их? Проследить узоры, распутать паутину существования – это все равно что строить механизм; понять – это уже удовольствие.

Он фыркнул.

– Значит, было любопытно. А вот скажи: когда ты говоришь с духами, когда вызываешь их и они приходят без принуждения – как по-твоему, почему они так поступают? Потому что они любопытны, как и ты.

Она сложила руки на груди.

– Ты хочешь сказать, что я пытаюсь найти значение в чем-то совершенно бессмысленном. Медведь чует мой запах и подходит, чтобы рассмотреть повнимательней.

Карса пожал плечами.

– Так и бывает.

– Не уверена.

– Да уж. – Карса улыбнулся. – Ты действительно от мира сего, Самар Дэв.

– И что это должно означать?

Карса повернулся к Погрому и погладил шею коню.

– Тисте эдур проиграли. Они не были достаточно основательны. Они оставили в покое цинизм и думали, что победят его только силой своей чести. Однако цинизм превратил их честь в пустое место. – Карса обернулся. – То, что было силой, превратилось в притворство.

Она озадаченно покачала головой.

К ним подошел Путник, и лицо его странно изменилось. Увидев это, Карса на мгновение прищурился, а потом отвел взгляд.

– Возможно, медведь пришел тебя предупредить, – сказал он Самар Дэв.

– О чем?

– О чем еще? О войне.

– О какой войне?

От ее крика Погром дернулся, и Карса ухватил коня за густую гриву, чтобы успокоить. Затем забрался на спину коню.

– О той, которая грядет, я думаю.

Самар Дэв посмотрела на Путника и словно только теперь заметила произошедшую с ним перемену.

Под внимательным взглядом Карсы она подошла к Путнику.

– В чем дело? Что произошло? О какой войне он говорит?

– Надо идти, – сказал он и повернулся.

Самар Дэв могла заплакать. Могла завизжать. Ничего этого она делать не стала, и Карса кивнув сам себе, протянул вниз руку.

– Этот поток, – пробормотал он, – принадлежит ему, а не нам. Езжай со мной, ведьма, ты не жертвуешь ничем ценным.

– Нет?

– Нет.

Она помедлила, а потом шагнула вперед и ухватилась за его руку.

Когда она уселась за его спиной, Карса отклонился в сторону и, повернувшись к ней, улыбнулся.

– И не ври. Уже ведь лучше, правда?

– Карса… что случилось с Путником?

Он подобрал повод и посмотрел вперед.

– Тени, – сказал он, – бывают жестоки.