Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

– Нет в мире совпадений, Ксеничка, – произнесла Ирена Христофоровна так, что я вздрогнула, словно бы увидев своё имя написанным через «и», как в дневниках Ксенички Лёвшиной. – Ты попала в мой дом неслучайно.

Я хотела бы знать больше о жизни Ирены Христофоровны, но она ничего о себе не рассказывает. Детей у неё, кажется, нет, мужа не было. Её ближайшие парижские родственники – 484 500 деревьев, если верить недавним подсчётам. В основном это платаны, липы и каштаны, хотя есть и дубы, и робустия, и дерево с удивительным именем «обезьянья головоломка»: манки пазл. Каждый вечер в любую погоду мы с Иреной Христофоровной ходим на прогулку, она держит меня под руку и рассказывает истории о парижских деревьях. Это так похоже на наши детские прогулки с мамой!

– Деревья точно как люди, – говорила мама. – Смотри, какой старый ясень: уже собрался умирать, но передумал. Выпустил новые листики – и жизнь его снова радует.

– У каждого парижского дерева есть своя история, и некоторые – интереснее человеческих! – считает Ирена Христофоровна.

Ирена Христофоровна рассказала мне, что вяз идеально отвечал образу мученика и считался священным деревом со времён первых христиан. Это из-за красноватого сока, напоминавшего кровь невинно убиенного, с которого только что содрали кожу… В Средние века вязы обязательно сажали вблизи церквей, господских домов и на перекрёстках. В начале XVII века Сюлли, министр Генриха Четвёртого, завёл привычку вершить правосудие, отдавать долги и гасить векселя под одним из близлежащих вязов, чтобы не попасться на глаза посторонним. «Жди меня под вязом» – этой поговоркой французский язык обязан традиции, установленной Сюлли.

Ирена Христофоровна небольшого ростика, и во время наших прогулок мне иногда кажется, что рядом идёт ребёнок. Очень умный ребёнок, знающий о деревьях буквально всё!

Мне каждый раз странно принимать от Ирены Христофоровны деньги за «работу» – по-моему, это я должна ей платить за лекции о парижской дендрологии. И за то, что вспоминаю детство и маму.

Вчерашнее письмо из дома было очень грустным. Мама пишет, что Димка с Княжной всё время ссорятся, что она «попивает», а он вдруг начал срываться на Андрюше: «Я понимаю Димку, но как жаль мальчика, не представляешь! И так нервишки не очень-то»… Андрюша тоже приложил к этому письму руку – накорябал внизу что-то похожее на человеческую фигуру с непомерно длинными (мне б такие!) ногами. И написал кривыми буквами: «САНА».

«Ждём тебя дома! – писала далее мама. – Ты ведь вернёшься, не подведёшь нас?»

15 р., 30 р., 45 р.

Санкт-Петербург, октябрь 1910 г.

…Нужно было ехать в Петербург нанимать квартиру, а денег не было. Пришлось извернуться, и я попросила няню занять мне рублей 50 у своих знакомых. Она согласилась, поехала и привезла 20 р., больше найти не могла. Оставив весьма немного на расходы, я двинулась в Петербург, где остановилась у Шафрановых. Костя порадовал меня вестью, что получил от своей матери 30 р. Шафранова нас кормила обедом, я же у них и завтракала, и ужинала. Добрую память о них я сохраню всегда.

Мной овладела всецело мысль найти заработок. Положение наше ужасающее. Костя, несмотря на обнадёживания, не может точно рассчитывать на место. Я решила принять все меры, трезвонить по всем углам. Кто-нибудь же услышит, думалось мне. Вообще, было тогда сильное напряжение в душе… Казалось, зубами и ногтями, да урву себе возможность кормить семью. Всё равно как.

Когда Цика был болен, думалось: не уступлю, спасу ребёнка. Я тогда пошла к Вержбинским, и там мне сразу предложили заниматься с Фанни 4 раза в неделю за 15 р. в месяц. Шафрановы нашли этот урок хорошо оплаченным, и я очень ободрилась. С моей пенсией это было уже 43 р.! Между тем мы всё искали квартиру, но было уже поздно, свободных почти не было. Оставалась лишь самая дрянь. Всё же нашли подходящую квартиру в д. № 45 по 4-й линии В. О. Но квартира стоила 45 р.! Мы были в нерешительности… Не брать квартиры нельзя, брать – где деньги взять, чтобы за неё платить… Шафрановы мне посоветовали брать – и сдать комнату. Противна мне была такая комбинация, но что же делать? Взяли и дали задаток!

Я всё время чувствовала страх, мне представлялось, как нас с детьми выгонят с квартиры. Впрочем, мы просили, чтобы плату вносить 20-го под предлогом получки в этот день, но на самом деле, чтобы оттянуть день платежа. Я рассчитывала получить 50 р. от матери – уплату за курсы, но на эти деньги пришлось переезжать. Лёвшиных я просила об уроках, предпочтительно – об уроках музыки. Дмитрий Михайлович обещал справиться, не найдётся ли возможность Косте пристроиться к Народному университету, но из этого пока ничего не выходит.

Костя жил всё это время у своего товарища Тихонова. Хотя это были тяжёлые дни, полные неопределённости и сомнений, но всё же о них я вспоминаю охотно, потому что мы тогда с Костей были вдвоём. Днём ходили вместе по улицам, вместе обедали у Шафрановых, вечером Костя тоже заходил к ним, и хотя разговор вёлся при них, но мы были одни, ведь детей с нами не было… Всё напоминало то время, когда мы, такие же бездомные, но богатые нашей любовью и живущие только один для другого, бродили по Петербургу в поисках квартиры летом 1906 года… Это были мои последние счастливые дни. Годы после были полны всяких забот, неприятностей, лишений, но того, что мне больше всего нужно в тяжёлую минуту – близости Кости, – не было. Он и я, мы были слишком стеснены, и часто я рвалась приласкаться к Косте, но не могла из-за детей.

9-го сентября мы переехали. На моё счастье, мать успела прислать 50 р., из них я няньке дала 5 р., остальное должно было пойти на расходы. С нами поехала Глаша, толстая, большеглазая, довольно красивая эстонка, нанятая нами на Сиверской. Нянька уже была почти не своя, отношения с ней были довольно обострённые. Хотя та уходила будто бы под предлогом больной ноги, но ясно было, что она просто боялась лишней работы и неприятностей с Глебом и Лёвой. Да и нам действительно нечем было платить ей. Жили, как говорится, на «фуфу», а у меня вскоре ещё родился Миша, плакал день и ночь… И теперь я вновь беременна, чувствую, что это будет девочка. Юленька…

Глаша откуда-то захватила прошлогодний журнал мод, мне раз удалось заглянуть, и это было как если бы в другом мире. «Сейчас из тканей весь Париж носит шёлковый “оттоман”. В очень большом фаворе шёлковый кашемир, из которого туалеты имеют в высшей степени грациозный вид. Упорно говорят, что в этом летнем сезоне будет отменена самая консервативная традиция в области моды – будут игнорировать белые тона».

Всё это вызывает во мне какую-то оппозицию: неужто кого-то всерьёз теперь заботят белые тона?

Одолеть бы жизнь свою. Пусть и не с грациозным видом, до того ль.

Но дела наши я всё ж изрядно подвинула.

Париж, февраль 2018 г.

В Париж весна приходит в феврале. Здесь уже синее небо, первые листочки на деревьях, тёплый запах от земли и девушки в лёгких пальтишках, на которые даже смотреть зябко. Я и забыла, как тут хорошо весной! Когда вышла утром покурить, чуть не растаяла от умиления.