Гобелен с пастушкой Катей - Наталия Новохатская

Опасаюсь, что хамская мысль отчетливо написалась у меня на лице, потому что Павел Петрович спросил, пока я вертела в руках французское письмо:

— Перевести? С francais, я вижу, хуже, чем с english?

— Не то слово, — последовал честный ответ. — Ничего кроме «мон дье!» и «авек плезир». Однако кроме прискорбного невежества по части francais не имею привычки читать письма адресованные не мне. Насколько я помню правила приличия, письма даются открытыми в знак доверия.

— Ты права абсолютно, — подтвердил мою компетентность друг Поль. — Но правила не предполагают языка, чуждого для лица, облеченного доверием. Этикет страшная вещь, Катрин, я переведу.

— Ради Бога, не надо! Лучше объясни насчёт бумаг и денег, предполагается финансовый отчёт?

— Отнюдь, это не командировочные, а кормовые. Так что располагай свободно. Кстати, участие в конференции чисто номинальное, но если захочешь — будет занятно. Делать ничего не надо, тебя просто повключают в разные группы для спонтанного разговора. Жанин объяснит и поопекает, она каждый год участвует в организации. Познакомишься с кучей самого разного народа…

Светский разговор о зарубежной командировке длился, друг Поль приступил к описанию окрестностей дома Жанин и близлежащих культурных центров; время стало подходить к семи часам, но об основном деле не было сказано ни слова.

«Может быть, он передумал», — размышляла я, внимая обильным речам нанимателя. — «Или необходимость отпала, а поездка оформлена, бывает и так, не переигрывать же обратно».

Очень квалифицированно говорил друг Поль Петрович про университетскую жизнь в Америке, но что мне делать с Октавией Грэм, разъяснить отнюдь не торопился, к моему смущению.

Чуть позже, чем следовало, я набралась смелости, дождалась конца одного из безразмерных периодов и напомнила:

— Извини, дорогой Поль, я тебя перебью, но мне казалось, что непосредственная цель моего визита…

— Смотря, что ты имеешь в виду, прелестная Катрин-Эмма, — академически начал друг Поль, но выражение его лица явно готовило вовсе не академическое продолжение. — Если известную нам Октавию, то всё на твое усмотрение, ты компетентна. Но если ты полагаешь целью своего визита более интимное знакомство, то я готов. Можем остаться здесь, можем перейти в спальню — тоже на твое усмотрение.

Стервец Поль ко всему прочему тонко намекнул, что именно я добиваюсь его благосклонности, а он снисходительно соглашается. Когда я кончила смеяться (друг Поль вежливо разделил веселье), то признала, что предложение было сделано с блеском, но я не считаю возможным злоупотреблять его гостеприимством. Павел Петрович меня легко извинил, далее в знак забвения недоразумений предложил выпить чаю и насладиться обществом друг дружки в строго платонических рамках.

За чаем мы предались воспоминаниям о нашей веселой первой встрече под сенью Валькиного «Аргуса». Павел Петрович сознался, что с трудом уверовал в наши столь же невинные отношения с Валентином, ему долго казалось, что нас связывают иные узы и что Отче специально рекомендовал меня в каких-то темных целях. Однако при более подробном знакомстве опасения полностью рассеялись, он принял во внимание уникальность моей личности и готов следовать по стезе платонической дружбы, пока я не пожелаю иных форм.

Что и говорить, меня данный вариант тоже устраивал, было бы утомительно отклонять предложения друга Поля при каждой встрече и облекать отказы в изящные упаковки.

Часов в восемь пополудни я собрала бумаги в исходный желтый конверт, поблагодарила друга Поля за изысканное гостеприимство и в его сопровождении отправилась обратно к воротам парка, где стояла «Волга» с Антоном.

На прощание Павел Петрович высказал желание увидеть меня через неделю, непосредственно перед отлетом и обещал уведомить о времени и месте встречи. Специально он оговорил, что не возражает против доступа любой информации к Валентину, разве что попросил воздержаться от пересказа воспоминаний о его юности, если мне будет не очень сложно хранить их при себе.

На обратном пути Антон предусмотрительно не завязывал беседы и со всей быстротой доставил к подъезду. Около дома я осмотрелась и не увидела мебельного фургона, вследствие чего преисполнилась слабой надежды, что Сурен или еще не приехал, или вообще передумал. Но, увы…

Он пришел сразу после меня ровно к девяти. С собой принес огромный торт и бутылку чего-то очень крепкого, но роль щедрого восточного гостя у него получилась плохо, и чем далее, тем неудачнее. Атмосфера создалась натянуто-дружелюбная, источником напряжения являлся Гарик.

Бедняга сознавал свою вину, как оказалось, несколько преувеличивал ее размеры. О моей командировке в Штаты Сурен узнал от мамы Елены Степановны, она не догадалась, что Сурен последний из родных и знакомых, кому надлежит владеть такого рода информацией. Маме Гарик похвастался во время парадного обеда, чтобы поднять мои акции в ее глазах. И расплата пришла с неожиданной стороны.

Ужин с Суреном, как я и думала, прошел с переменным успехом, все без исключения были друг другом недовольны, но я боюсь, что Отче Валентин просто пришел бы в ярость, доведись ему узнать, что происходило в моей квартире в тот вечер.

Роль Гарика оказалась самой незавидной. Он искренне, хоть и в сокрушении сердца предлагал свою отставку в присутствии Сурена и после его ухода. Я в свою очередь, признаюсь, в некоторые моменты чувствовала искушение ее принять. В одну из самых черных минут вспомнилась Ольга-Ада и померещилось, что ситуации схожи, как две капли воды, только вместо ящиков на моих руках оказался очаровательный юноша Гарик. Иметь его в своем доме было, конечно, гораздо заманчивее, чем дорогую и горячую технику, но столь же неумно, обременительно и опасно!

Предложения Сурена, которые я не приняла, но и не сумела отклонить, доказали, что Оля-Ада была права в страстном желании избавиться как от имущества, так и от соблазна узнать, кому оно принадлежит!

Я не сердилась на Сурена за его бесцеремонность, он искренне считал меня членом клана и просил о родственной услуге, я не могла сердиться на Гарика — его вины не усматривалось никакой, кроме родства с упомянутым Суреном. Я злилась на собственную безмозглость, заведшую в очередной раз в неприятную, хотя и предвиденную историю! Отче Валентин предупреждал, вольно ж мне было игнорировать его мудрые советы.

Что предлагал Сурен, и против чего протестовал Гарик — я думаю, объяснять не надо. Если не ходить по ресторанам и не кататься на такси, то были шансы остаться в живых! Когда порыв жалости к себе миновал, я твердо отклонила отставку Гарика и утешила его, как смогла. Оставалось принести покаяние Валентину и спросить совета, если он не прогонит меня сразу.

В пятницу, на следующий день я ждала звонка Валентина вплоть до конца обеденного перерыва и отчасти начала нервничать. Вспомнила, что оставила друга не в лучшей позиции, в момент нашего расставания у него в конторе сидел Сережа и грозил неведомыми покупателями на уплывший горячий товар. Черти бы забрали амбициозного дурня!