Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы - Алан Гринспен

Отсутствие экономической стабильности в Латинской Америке в 2006 году привлекло всеобщее внимание во время президентских выборов в Мексике, второй по размеру страны в регионе. Несмотря на значительные успехи после валютного кризиса, который разразился в конце 1994 года и поставил страну на грань дефолта, мексиканцы едва не избрали президентом популиста-смутьяна Андреса Мануэля Лопеса Обрадора. Трудно сказать, кому больше он стал бы подражать — Луле или Чавесу, окажись в президентском кресле.

Способно ли общество с прочно укоренившейся склонностью к популизму быстро измениться? Безусловно, отдельным людям это по плечу. Однако можно ли навязать рыночную экономику — ее законы, ее традиции, ее культуру— обществу, воспитанному на застарелых антагонизмах? Бразильская программа Plano Real говорит о том, что такие возможности есть.

После стабилизации в 1994 году Бразилия успешно сдерживала инфляцию, если не считать временного скачка цен. вызванного 40%-ной девальвацией реала в конце 2002 года. Экономика страны достаточно эффективна, а уровень жизни растет. Не исключено, что кратковременность вспышки инфляции после девальвации объясняется прежде всего действием глобальных дезинфляционных факторов, а не реализацией внутренней политики, но. похоже, экономика Бразилии работает на благо бразильского народа.

В то же время опыт Аргентины настраивает на менее оптимистический лад. Экономика этой страны рухнула в 2002 году вместе с обвалом песо, который на протяжении 10 лет был привязан к доллару США в соотношении один к одному. Обвал имел катастрофические последствия для занятости и уровня жизни. История этого экономического краха весьма поучительна, она показывает, что могут сделать политики-реформаторы, если основополагающая стратегия не пользуется безоговорочной поддержкой у населения. Нельзя мешать обществу удовлетворять текущие потребности, надев на него финансовую смирительную рубашку. Прежде чем у общества появится желание делать долгосрочные инвестиции, оно должно почувствовать прогресс и преисполниться доверия к лидерам. Для такого изменения культуры обычно нужно очень много времени.

До Первой мировой войны Аргентина во многих отношениях была европейской культурой. Впоследствии череда неудачных экономических программ и всплесков инфляции породила нестабильность экономики. Аргентина утратила прежнее положение в международной экономике, и в этом заметную роль сыграл автократический режим Хуана Перона. Культура страны изменилась кардинально. Даже во времена правления исполненного благих намерений Рауля Альфонсина, преемника Перона, стране не удалось предотвратить взрывную инфляцию и стагнацию жестко регулируемой экономики.

В 1991 году ситуация обострилась настолько, что новоиспеченный президент Карлос Менем, который по иронии судьбы выступал под знаменем Перона. обратился за помощью к министру финансов Доминго Кавальо. Кавальо при поддержке Менема привязал аргентинский песо к американскому доллару в соотношении один к одному. Эта чрезвычайно опасная стратегия могла закончиться крахом в первые же часы. Однако смелость такого шага при внешней надежности обязательств оживила мировые финансовые рынки. Процентные ставки в Аргентине резко упали, инфляция снизилась с 20 000% в год в марте 1990 года до однозначных цифр к концу 1991 года. Я был изумлен и полон надежд.

В результате аргентинское правительство получило возможность привлекать крупные суммы в долларах на международном рынке под проценты, которые лишь немного превышали ставки Министерства финансов США. Реформистские взгляды Кавальо представлялись мне куда более разумными, чем разглагольствования многих аргентинских законодателей и губернаторов провинций. Их подход слишком сильно напоминал финансовую безответственность предшествующих десятилетий. Помню, как во время другого заседания «Группы двадцати» я, глядя на Кавальо. размышлял, понимает ли он, что песо будут оказывать кредитную поддержку, только если

Аргентине не изменит чувство меры. В принципе, при наличии крупного долларового резерва страна могла сохранять привязку национальной валюты к доллару бесконечно долго. Однако политическая система Аргентины не устояла перед соблазном пустить избыток кажущихся дешевыми долларов на удовлетворение требований избирателей.

Постепенно возможности получения долларовых займов истощились. Доллары часто заимствовались для продажи за песо в тщетных попытках поддержать паритет песо и доллара. В конце 2001 года наступила развязка. Оберегая оставшиеся долларовые резервы, центральный банк отказался от привязки песо к доллару в соотношении один к одному на международном рынке. В результате 7 января 2002 песо рухнул. В середине 2002 года доллар стоил более трех песо.

Грандиозный дефолт в Аргентине поначалу вызывал всплеск инфляции и резкий рост процентных ставок, но, как ни странно, финансовое спокойствие было восстановлено довольно быстро. Резкое падение курса песо стало стимулом для экспорта и деловой активности. Инфляция оказалась куда менее острой проблемой, чем в прошлом. Полагаю, что через десяток лет специалисты по истории экономики придут к выводу, что ситуацию смягчили дезинфляционные факторы глобализации.

Необычным в этих событиях мне показалось не то, что аргентинское руководство в 2001 году оказалось неспособным ввести финансовые ограничения. связанные с привязкой песо к доллару, а то, что оно сумело на какое-то время убедить население соблюдать ограничения, которых требовал искусственно поддерживаемый курс песо. Такая политика была явно нацелена на изменение культурных ценностей, необходимое для возврата того положения на международной арене, которое Аргентина занимала до Первой мировой войны. Однако преодолеть культурную инерцию, как это бывало не раз. оказалась слишком сложно.

Нельзя сказать, что развитые страны, и в частности США, никогда не заигрывали с экономическим популизмом. Однако я убежден, что американским популистам не по силам изменить конституцию или культуру Соединенных Штатов и нанести стране ущерб, сопоставимый с тем, что нанесли Перон или Мугабе. Уильям Дженнингс Брайан с его знаменитой «речью о золотом кресте» на съезде Демократической партии в 1896 году был, как мне кажется, одним из самых ярких представителей экономического популизма в истории США. («Вам не надеть на чело труда терновый венец. — провозгласил он. — Не надо распинать человечество на золотом кресте».) И все же сомневаюсь, что Америка сильно изменилась бы, стань он президентом.

То же самое можно сказать и про Хьюи Лонга из Луизианы, чьи призывы к «разделу богатства» в 1930-е годы принесли ему должность губернатора и место в сенате США. В момент своей гибели в 1935 году он претендовал на Белый дом. Однако популизм не был у него в крови. Его сын Рассел, которого я хорошо знал как председателя Финансового комитета сената, был горячим сторонником капитализма и налоговых льгот для бизнеса.

В американской истории, безусловно, есть много примеров популистской политики, но не популистских правительств —от движения за свободную чеканку серебра в конце XIX века до законодательной деятельности в эпоху «Нового курса». Последний пример такой политики — злополучное замораживание заработной платы и цен Ричардом Никсоном в августе 1971 года. Однако действия президента Никсона и другие примеры популистской политики были отклонениями в поступательном развитии экономики США. В Латинской Америке популистская политика и управление государством носят эндемический характер и поэтому имеют куда более серьезные последствия.