Легенды крови и времени - Дебора Харкнесс

Он обнимал мертвого Вандерслиса и плакал. Это были его первые слезы со времен детства, только вместо соленой воды из глаз текла кровь. Галлоглас оказался прав. Маркус горько сожалел, что сделал Клаеса вампиром, не подумав о последствиях. Он похоронил Вандерслиса, поставив простое надгробие, и на могиле поклялся отныне строго выполнять обещание, данное Филиппу. Никаких новых детей без разрешения деда.

После гибели Вандерслиса Маркус целиком погрузился в медицину. Он работал в Бельвю и в больнице на Второй авеню. Сама медицина и методы лечения претерпевали постоянные изменения. Прививки уступили место вакцинации. Врачи отказались от кровопускания в пользу более действенных способов. Образование, полученное в Эдинбурге, служило Маркусу верой и правдой, став основой, на которой он продолжал развивать практические навыки. Маркус делал операции, накладывал мази, прописывал микстуры. Профессия врача заменила ему личную жизнь.

Когда в декабре 1799 года умер Джордж Вашингтон, Маркус по-прежнему жил в Нью-Йорке один. Еще несколько недель – и столетие, в котором он родился, закончится. События Войны за независимость уходили все дальше, становясь для большинства американцев историей прошлого. Иногда Маркус думал о Веронике: где-то она сейчас? Иногда переносился мыслями в Хедли. Сколько еще детей появилось у Пейшенс? Жива ли его мать? Маркус вспоминал и о Галлогласе. Было бы славно, если бы тот вдруг объявился в Нью-Йорке и они вместе отпраздновали бы наступление нового столетия. Маркус написал письмо Лафайету, но не знал, на какой адрес посылать, а потому сжег письмо в камине, надеясь, что ветер разыщет его далекого друга и передаст добрые пожелания. Вспоминал он, конечно же, и о своем единственном сыне Вандерслисе, коря себя за неумелое воспитание.

Невдалеке от его дома, в деревне Гринвич, которая почти примыкала к городской окраине, люди громкими криками и плясками встречали наступивший XIX век. Маркус налил вина, открыл потертые страницы «Здравого смысла» и стал вспоминать свою юность.

Рождение нового мира совсем близко. Снова и снова Маркус перечитывал знакомые слова, повторяя их, как молитву, и надеясь, что пророчество Пейна осуществится.

4 июля

Обычно мы не празднуем День независимости. Но в этом году среди нас находился ветеран Войны за независимость. Даже два, если принять в расчет службу Мэтью в то время. Я спросила у Сары, не стоит ли нам как-то отметить очередную годовщину.

– А ты уверена, что Маркус захочет вспоминать войну со всеми предшествующими и последующими событиями? – поинтересовалась Сара. Чувствовалось, она сомневается в успехе такой затеи. – Он даже не сможет попробовать торт «Флаг». Какой тогда смысл?

В Мэдисоне каждая пекарня и кондитерская продавали этот торт, изготовленный по семейному рецепту Бишопов. Несколько слоев ванильного крема, сверху – белая глазурь. Ряды клубничин символизировали полосы, а ягоды черники – синие звезды.

– Ему там пришлось несладко, – согласилась я.

Все помнили рассказ Маркуса о событиях в Филадельфии. Нынешним летом наши разговоры, с чего бы они ни начинались, неизменно заканчивались рассказом о перерождении и связанных с ним трудностях.

В результате Фиби постоянно присутствовала рядом с нами, хотя и находилась очень далеко. Я даже не бралась представлять, насколько тяжело давались Маркусу эти странные броски между прошлым, настоящим и будущим.

В результате устройство торжеств по случаю Дня независимости Маркус взял на себя. Утром четвертого июля он сказал мне:

– Я тут подумал… Что, если мы с тобой вечером устроим грандиозный фейерверк?

– Ой, даже не знаю…

Как Гектор и Фаллон воспримут все эти вспышки и хлопки? Как к ним отнесется Аполлон, не говоря уже о близнецах?

– Соглашайся, это будет здорово. Погода стоит – просто чудо, – настаивал Маркус.

Такого Маркуса я помнила еще со времен Оксфорда: неугомонного, энергичного, полного обаяния и энтузиазма. Основных причин изменения его настроения в лучшую сторону было две: воспоминания, которыми он с нами делился, и приближающийся заветный день его воссоединения с Фиби в августе. Все это благотворно действовало на Маркуса, вселяя надежду и возвращая ему прежний оптимизм. Нити времени вокруг Маркуса стали менее запутанными. Правда, еще оставались красные узлы боли и сожаления, но среди них мелькали зеленые островки равновесия и исцеления, а также завитки черных и белых нитей, означающих мужество и оптимизм. И конечно же, синие нити главной особенности его характера – искренности.

– И что же ты задумал? – смеясь, спросила я.

– Нечто невероятно красочное. И обязательно искрящееся, иначе Бекке не понравится, – ответил Маркус и тоже улыбнулся. – Вода во рве послужит отражателем. Возникнет иллюзия, будто фейерверк одновременно происходит в небе и на земле.

– Это начинает походить на традиционный праздник фейерверков в Версале, – сказала я. – Странно, что тебе не захотелось подсвеченных фонтанов и арок из воды под звуки музыки Генделя.

– Если хочешь, добавим и этого. – Маркус посмотрел на меня поверх кофейной чашки и подмигнул. – По правде говоря, я никогда особо не жаловал эту монархическую пышность. Туда же относится и Гендель.

– Нет, ни в коем случае! – замахала я. – Если устраивать фейерверк, пусть это будет что-то обычное, повседневное. Такое, что можно купить в любом придорожном магазинчике. Никакой магии. Никакого колдовства.

– Почему? – удивился Маркус.

Мы молча смотрели друг на друга. В синих глазах Маркуса я улавливала вызов.

– Не вижу смысла устраивать заурядное торжество, когда его можно сделать незаурядным, – сказал он. – Лето у нас и так проходит… вверх тормашками. Вы никак не ожидали, что все это время я проторчу у вас. А ты и вовсе не думала, что вместе со мной будешь воссоздавать события моего прошлого.

– Это были лучшие моменты в моей жизни историка, – перебила я Маркуса. – Они гораздо увлекательнее проверки студенческих работ, пререканий с Конгрегацией и даже моих научных исследований.

– Рад, что мое назойливое присутствие бледнеет в сравнении с Гербертом и Доменико, – поддел меня Маркус. – Как известно, малая закваска заквашивает все тесто. Лето идет, а настоящий летний отдых у нас еще не начинался.

– Какое чудное выражение! – засмеялась я. – Откуда ты его взял? В такой манере любила выражаться Эмили.

– Где взял? В Библии[43]. – Маркус выудил крупную черничину из миски, оставленной Мартой, и отправил в рот. – Оказывается, досточтимая профессор Бишоп не слишком-то знакома с библейскими притчами и изречениями.

– Виновна в принадлежности к язычеству, ваша честь, – сказала я, поднимая руку. – Но могу держать пари, ты тоже не знаешь названия всех шабашей ведьм и даты их проведения.