Лев Троцкий - Георгий Чернявский

Картину поведенческой возни живописно передал Борис Бажанов. Вот как он рассказал о начале одного из заседаний: «Без одной минуты десять с военной точностью входит Троцкий и садится на свое место. Члены тройки входят через три-четыре минуты один за другим — они, видимо, перед входом о чем-то совещались. Первым входит Зиновьев, он не смотрит в сторону Троцкого, и Троцкий тоже делает вид, что его не видит, и рассматривает бумаги. Третьим входит Сталин. Он направляется прямо к Троцкому и размашистым широким жестом дружелюбно пожимает ему руку».[817]

Троцкий понимал характер игры. Он негодовал, что в состав руководимого им органа включены его заклятые враги — троица Сталин, Ворошилов и Орджоникидзе. На заседании ЦК наркомвоенмор возражал против включения в Реввоенсовет новых членов, а затем, заявив, что «не намерен выслушивать заранее заготовленные речи», демонстративно покинул пленум. Тот же Бажанов передал сцену, как он покидал зал, видимо, не далекую от реальности, которой он, правда, придал карикатурные черты: «Дверь зала огромная, железная и массивная. Чтобы ее открыть, Троцкий потянул ее изо всех сил. Дверь поплыла медленно и торжественно. В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Троцкий в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла так же медленно и торжественно… Получилось так: крайне раздраженный человек с козлиной бородкой барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью».[818]

Скорее всего, предполагалось, что Троцкий выступит с подробным обоснованием своей позиции после поступления в Политбюро коллективного документа. Но реорганизация Реввоенсовета заставила его извлечь меч из ножен раньше времени. Видимо, на это рассчитывала сталинская группа, в каковую все больше превращалась тройка, хотя Зиновьев и Каменев еще надеялись, что им удастся приручить генсека. В результате последовало личное обращение самого Троцкого. Выступив за несколько дней до появления коллективного документа с «совершенно секретным» письмом членам ЦК и ЦКК РКП(б)[819] от 8 октября 1923 года, Троцкий стал инициатором внутрипартийной дискуссии.

В письме Троцкий затрагивал многие вопросы, но общий смысл состоял в том, что ситуация значительно ухудшилась по сравнению со временем Двенадцатого съезда. Причинами этого он считал нездоровый внутрипартийный режим, недовольство рабочих и крестьян тяжелым экономическим положением в результате объективных трудностей и «коренных ошибок хозяйственной политики».

Важным положением письма было утверждение о порочном способе подбора кадров со стороны «генерального секретариата». Таковой орган не существовал. Троцкий употребил выдуманный термин, чтобы так обозвать пост Сталина, не называя его по фамилии, но явно указывая на него и выражая к нему пренебрежение, даже презрение. Кадры подбираются с точки зрения того, содействуют ли они существующему партийному режиму, утверждал автор письма.

Троцкий возмущался формированием «секретарской психологии», проявлявшейся в желании произвольно командовать людьми, в подмене «рабочей демократии» отъявленным бюрократизмом. Осознавал ли он, что бюрократизация партии и государства, основным носителем которой все более становился Сталин, была внутренним порождением режима, который сам он вместе с Лениным и другими большевистскими деятелями установил в 1917 году и всячески укреплял в следующие годы? Не исключено, что такие мысли приходили ему в голову, может быть, мучили как кошмарное наваждение. Но если это было так, внешне он этого не выдавал. Возникновение «секретарской психологии» Троцкий относил только ко времени, когда Сталин стал генсеком. 11 октября на заседании Политбюро Троцкий заявил о передаче содержания своего письма «небольшому кругу ответственных товарищей», не входивших в ЦК и ЦКК, что члены Политбюро вынуждены были принять к сведению.

На деле, однако, письмо от 8 октября 1923 года стало распространяться в более широкой аудитории. Об этом свидетельствует, в частности, обсуждение его на заседании бюро Московского комитета партии 14 октября, где с тревогой сообщалось, что документ распространяется в партийных организациях, под ним собирают подписи, выдвигают требования созыва внеочередного партийного съезда и т. д. Все это рассматривалось как попытка создания фракции,[820] хотя Троцкий в то время не помышлял даже об оппозиции.

Так что посланное в середине октября в Политбюро письмо, традиционно называемое «Заявлением 46-ти»[821] (на самом деле под ним стоят подписи 47 человек), можно считать прямым отголоском заявления Троцкого от 8 октября. Вряд ли его рука касалась этого текста, но то, что Лев Давидович давал авторам рекомендации, весьма вероятно. И уж во всяком случае «подписанты» были знакомы с письмом Троцкого.

В новом письме констатировалось разделение партии на секретарскую иерархию и «мирян», профессиональных функционеров, подбираемых сверху, и массу, не участвующую в общественной жизни. Авторы шли даже дальше утверждений Троцкого, что легко объяснимо: он был членом Политбюро и вынужден был себя сдерживать. В «Заявлении 46-ти» утверждалось, что в РКП(б) сложился «режим фракционной диктатуры», предопределенный резолюцией о единстве партии.

В числе подписантов не было ни одного из высших руководителей РКП(б), но их список впечатлял. Среди них можно было встретить известные имена: А. О. Альский — заместитель наркома финансов СССР, В. А. Антонов-Овсеенко — один из организаторов Октябрьского переворота в Петрограде, а теперь начальник Политуправления Красной армии, А. С. Бубнов — заведующий агитпропотделом ЦК РКП(б), Н. И. Муралов — командующий войсками Московского военного округа, Е. А. Преображенский — председатель финансового комитета ЦК и Совнаркома, Г. Л. Пятаков — заместитель председателя Госплана, Т. В. Сапронов — секретарь Президиума ВЦИКа, Л. П. Серебряков — заместитель наркома путей сообщения, И. Н. Смирнов — нарком почт и телеграфов СССР. Заявление подписали известные журналисты: А. К. Воронский — редактор журналов «Красная новь» и «Прожектор» и Л. С. Сосновский — редактор газет «Беднота» и «Коммунар», острые статьи которого появлялись чуть ли не в каждом номере «Правды».