Лев Троцкий - Георгий Чернявский

В результате была выработана резолюция «О партстроительстве», утвержденная 5 декабря 1923 года Политбюро и Президиумом ЦКК и затем опубликованная в усеченном виде.[830] Резолюция состояла из общих фраз, которые рассматривались сталинской группой как средство закрепить свою власть, продемонстрировать добрую волю по отношению к «сверхдемократическим» претензиям Троцкого и в то же время успокоить недовольных, чьи голоса все громче слышались на партсобраниях. Так Троцкий, полагая, что одержал победу, сам очутился в капкане, из которого, как впоследствии оказалось, он мог бы вырваться, только пойдя на открытую оппозицию, к чему пока не был готов.

В самом деле, его выступления 1923 года отнюдь еще не были оппозицией, как стали вскоре утверждать сталинисты. Вслед за партаппаратчиками легенду об оппозиции 1923 года десятилетиями повторяли партийные историки. Легенда сохраняется и поныне. На самом деле пока речь шла о критических выступлениях на узких конклавах высшей элиты, о критике «недостатков», но не о противопоставлении официальному курсу принципиально иной линии. Действительно оппозиционные бои еще предстояли.

Троцкий понимал, что борьба за власть и за правильный, с его точки зрения, курс отнюдь не завершена. Он стремился закрепить занятую позицию новым циклом выступлений. В то же время он убеждался, что сделать это непросто, ибо одновременно с принятием компромиссной резолюции высшие аппаратчики продолжали нападки на его позицию и на него лично.

Именно в этих условиях Троцкий 8 декабря 1923 года написал статью «Новый курс. (Письмо к партийным совещаниям)», в которой развивал положения резолюции от 5 декабря. Делал он это хитро, акцентируя внимание на пунктах, проходивших в резолюции пунктиром. Главным было требование замены «оказёнившейся и обюрократившейся части партаппарата свежими силами, тесно связанными с жизнью коллектива или способными обеспечить такую связь». «Новый курс должен начаться с того, чтобы в аппарате все почувствовали, снизу доверху, что никто не смеет терроризировать партию». Кто мог «терроризировать партию»? Это было ясно, во всяком случае всем партийцам.

С задержкой на три дня, 11 декабря, главный редактор «Правды» Бухарин решил опубликовать статью, видимо, проконсультировавшись со Сталиным. Но уже 13 декабря в газете появилась передовица «Наша партия и оппортунизм», написанная самим Бухариным. Ее полемический запал был направлен на то, чтобы представить Троцкого «оппортунистом». Вспоминались и его антибольшевистское прошлое, и связь прошлого с настоящим, и то, что статья Троцкого будто бы противоречила резолюции Политбюро. Вслед за этим, 15 декабря, появилась и статья Сталина под длинным заголовком, сам характер которого содержал попытку связать выступления Троцкого с позицией других «диссидентов», причем Сталин пренебрежительно отодвигал его на последнее место.[831] Дискуссия разгорелась с новой силой. Последовали новые заявления Троцкого, Бухарина, «семерки», а затем диспуты на партсобраниях и всяких других совещаниях, в которых, однако, Троцкий не участвовал в связи с болезнью.

Семнадцатого декабря было принято постановление Политбюро, в очередной раз носившее лицемерный характер. В этом постановлении впервые в отношении сторонников Троцкого употреблялся термин «оппозиция», которая, мол, использовала его выступление для обострения внутрипартийной борьбы. Высказывалась убежденность, что несогласие с Троцким имеется «в тех или иных отдельных пунктах», однако злостным вымыслом явилось бы предположение, будто работа Политбюро ЦК и госучреждений возможна «без активнейшего участия тов. Троцкого». Выражалось стремление сделать все возможное для обеспечения дружной работы.

Такой характер документа еще раз свидетельствовал об опасении «тройки» и «семерки», что за Троцким может пойти значительная часть партии, а также армии. Опасение усиливалось тем, что вроде бы улучшилось состояние здоровья Ленина, который в конце 1923 года стал постепенно, хотя и очень медленно выходить из паралича и, по словам Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой, даже пытался следить за газетами и развернувшейся дискуссией.[832] Кажущееся изменение в состоянии здоровья Ленина не могло не ввергать партийную верхушку и ее лидера в панику.

Дело в том, что уже в конце октября — начале ноября 1923 года партийные боссы фактически похоронили Ленина. Бухарин рассказал несколько позже бывшему меньшевику Н. В. Валентинову, работавшему в ВСНХ, как Сталин встретился тогда с ним, Калининым, Каменевым, Рыковым и Троцким и сообщил, что дни Ленина сочтены. Сталин говорил, что смерть вождя не должна застать партию врасплох, надо подумать, как организовать похороны. Он заявил, что «товарищи из провинции» против сжигания тела Ленина, что это не согласуется с «русским пониманием любви и преклонения перед усопшим». Троцкий был возмущен: «Когда товарищ Сталин договорил до конца свою речь, только тогда мне стало понятным, куда клонят эти сначала непонятные рассуждения и указания, что Ленин — русский человек и его надо хоронить по-русски… Я очень хотел бы знать, кто эти товарищи в провинции, которые, по словам Сталина, предлагают с помощью современной науки бальзамировать останки Ленина и создать из них мощи. Я бы им сказал, что с наукой марксизма они не имеют ничего общего». Большинство присутствовавших высказались за предложение Сталина.[833]

В то время как партийные руководители заживо хоронили Ленина, неожиданно возникла, оказавшаяся иллюзорной, перспектива его возвращения к какой-то пусть неактивной, но все же умственной деятельности. Возможное вмешательство в дискуссию Ленина на стороне Троцкого оказалось бы наихудшим вариантом развития событий для сталинской группы. Этим и объяснялось стремление отделить Троцкого от тех, кого объявляли «оппозиционерами», хотя наделе никакой оппозиции пока еще не существовало.

В том же декабре 1923 года Троцкий опубликовал в «Правде» еще несколько статей, подвергавших критике бюрократическое перерождение партийных и государственных органов и содержавших предложения по хозяйственным вопросам, в отношении которых Двенадцатым съездом были приняты решения, но они не реализовывались. Эти статьи вместе с некоторыми новыми материалами Троцкий включил в брошюру «Новый курс», вышедшую в январе 1924 года, как раз накануне смерти Ленина.[834]