Записки беспогонника - Сергей Голицын

Но делать ставку на XXI век меня не устраивало, я хотел прослыть писателем при жизни. А в результате — сейчас не могу вспомнить и четвертой части того, что пережил во время самого насыщенного событиями последнего периода войны. Однако беру авторучку, сажусь за стол и попытаюсь углубиться в прошлое.

Остановился я, если читатель XXI века не забыл, на исторической дате — 23 июня 1944 года.

Майор Сопронюк и я еле отыскали нашу роту в шалашах, в кустарнике. Пылаев мне заметно обрадовался, говорил, какую великолепную симфонию артиллерийской подготовки, начавшейся ранним утром, я прозевал.

За первые два-три дня наступления на этом участке фронта наши войска почти не продвинулись. Наша рота проводила дорогу через болото. Лесу там не было, а рос сплошной непролазный лозняк. Гибкие прутья никак не поддавались топору, их приходилось срезать ножами. Плели фашины, то есть туго связывали прутья в длинные пучки, толщиною в талию. Пучки укладывали прямо в грязь, машины тотчас же втопляли их в трясину; мы валили новые и новые фашины, колеса их тотчас же забивали вглубь. Один из взводов помогал машины вытаскивать. Бойцы облепляли борта со всех сторон и под крики «раз-два — взяли!» — тащили.

Транспорт двигался туда и сюда, вскоре образовалась неимоверная пробка. Мы старались самозабвенно и неистово, проходившие воинские части тоже набрасывались на машины, но все же наш труд назывался «мартышкин».

Приезжавшее начальство материлось, но матом не всегда поможешь. Наконец догадались копать осушительную канаву, прибыла саперная часть и за два часа выкопала на целый километр в сторону. Впрочем, помогло и жаркое солнышко; словом, к вечеру пробка кое-как рассосалась.

Мы работали под неумолчный и грозный аккомпанемент нашей артиллерийской канонады; самолеты — также исключительно наши — летали стаями, однако далеко не всегда возвращались стройные девятки. Где-то на западе и не очень далеко, в воздухе и на земле шел беспрерывный бой. На запад двигались машины со снарядами, с таинственным грузом под брезентом, обратно возвращался порожняк или везли раненых.

Я лично работал на трассе лишь один день. В тот решительный для всей нашей страны момент я ужасающе не вовремя заболел. Сказалось огромное физическое напряжение того дня и моральное облегчение — наконец-то началось наше давно ожидаемое наступление.

Беспощадный озноб свалил меня, началась малярия, которая не была у меня с первых дней войны. К ночи поднялся сильнейший жар, потом пот. Наша «Чума» хотела меня отправить в госпиталь, а это означало, что я рискую свою часть потерять и попасть в какую-то совсем чужую. Я энергично воспротивился. И целых три дня пролежал в шалаше совсем один.

Пылаев объявил так называемую «тотальную мобилизацию», то есть все ротные придурки — портные, сапожники, кладовщики, все девчата, в том числе разные ППЖ, словом, все, за исключением трех-четырех работников кухни, были отправлены «на трассу».

Я так ослабел, что не мог даже головы поднять, мне все время хотелось пить, а некому было подать воды. И как всегда при малярии, меня охватило гнетущее состояние тоски из-за своей беспомощности, ненужности. «Все меня оставили, все покинули…» А комары вились вокруг моей закутанной головы тучей и не давали высунуть носа.

Между тем артиллерийская канонада все гремела и раскатывалась, небо гудело от множества самолетов.

К ночи наши приходили, валясь с ног от усталости. Верный Самородов уговаривал меня проглотить хоть что-нибудь, а я только с жадностью пил горячий чай из земляничных листьев, а от всякой еды отказывался.

На третий день малярия меня отпустила. Наши снимались с места. Был получен приказ двигаться дальше. Шатаясь, я побрел пешком вместе со взводом. Мы прошли мимо того болота, за три дня набитого фашинами и осушенного канавой и солнцем, переправились по понтонному мосту через Березину, прошли через город Рогачев. Населения там не было, до передовой считалось всего два-три километра, и людей заранее эвакуировали. Дома, маленькие и большие, были разрушены, иные сгорели. Мы прошли еще немного кустарником и попали на пойму реки Друть, где еще два дня назад шла передовая. Кустарник кончился, и на километр растянулся заливной луг, весь изрытый воронками, наполненными водой. По ту сторону луга текла маленькая речка Друть и высоко поднимался противоположный берег, так недавно бывший немецким.

Понятно, что наши долго не могли взять в лоб эту вражескую линию обороны. Несмотря на многие тонны снарядов, обрушенные на немцев, какой-нибудь один пулеметчик мог бы задержать целую дивизию, наступавшую по открытому лугу. Оборона была прорвана не здесь, а севернее и южнее, в частности, левофланговая 65-я армия прорвала через Искру и Олу.

Наша рота перешла Друть вброд, так как вода едва достигала щиколоток. Поднялись на изрытую ходами сообщения, перелопаченную многими воронками гору. От слабости я сел и вздохнул полной грудью.

Тут воздух был хоть и смешанный с гарью, дымом и трупным запахом, а все же вроде свежий. И самое главное, исчезли комары. Да, да, я сидел, и ни один меня не кусал. Это избавление от комаров, столь мучивших нас последние два месяца, действовало животворно. И я чувствовал, как силы вливаются в мои мускулы. Впервые за последние дни я поел с аппетитом и выздоровел, выздоровел бесследно.

Ауже наши бойцы рыскали по бывшей немецкой твердыне, шарили, копали в раздавленных дзотах, в уцелевших ходах сообщения, в воронках. Но, кажется, ничего существенного никто не нашел, слишком перемолота была земля, да и до нас бойцы передовых частей успели тут пошарить.

Дальше, дальше на запад. Всюду валяется искореженная немецкая техника, специальная команда убирает мертвецов. К вечеру набрели на деревню, к удивлению, отчасти уцелевшую и с жителями — все больше женщинами и детьми, которые во время последних боев хоронились в лесах, а сейчас возвращались и тотчас же начинали разыскивать припрятанный скарб. Мои хозяева, где я остановился ночевать, откопали самогонный аппарат и спешно стали его монтировать. Утром они явно дожидались нашего ухода, чтобы начать гнать самогон.

Рота двинулась дальше. Никакого приказа не было, но здравый смысл подсказывал идти вперед, а не сидеть на месте, идти на неведомый запад, куда двигалась вся 48-я армия.

Самое интересное на войне это, конечно, наступать, но добавлю — наступать во втором эшелоне, да еще позади минеров, более или менее добросовестно расчищавших полосу вдоль дорог. Будь у меня тогда блокнот, я мог бы записывать каждый час все новые, ранее неизведанные и очень интересные впечатления.

Настали дни, вошедшие в историю под названием «Бобруйский котел», на правом фланге от нас наступала 3-я армия 2-го Белорусского фронта, на левом фланге — 65-я 1-го Белорусского, та, которая сменила нас в районе Шацилок. Военные историки лучше знают, как армии пошли наступать, как и где окружили немцев. Мы тогда ничего этого не знали, видели только, что все воинские части устремились вперед.

Сейчас в моей голове удержались только ничтожные обрывки впечатлений от первых трех дней наступления, когда наша рота прошла через Бобруйск, вышла на шоссе Бобруйск — Минск и, не дойдя до Осиповичей, свернула прямо на запад. Вот эти обрывки, отдельные запомнившиеся эпизоды, в каком они порядке следовали — не помню.