Малафрена - Урсула Ле Гуин

— Похоже, все кончено, — сказал он, оборачиваясь к своим спутникам и выходя на улицу.

Санджусто и Мойше тоже вышли и встали с ним рядом. Во время последней стычки с полицией итальянца подстрелили, и теперь он едва держался на ногах и со стоном и проклятьями опустился на тротуар, баюкая раненую руку. Мойше сделал несколько шагов и осмотрел убитого мятежника, лежавшего посреди улицы рядом с трупом полицейского; заглянув мертвому в лицо, он только пожал плечами и вернулся назад.

— Ну, а теперь что? — спросил Итале. — Куда теперь?

— К черту! — сказал Санджусто по-итальянски. Его рука сильно распухла и болела все сильнее, его подташнивало, а на душе было погано: его не убили в этом сражении, ему снова придется пройти через все это, снова и снова… пока не закончится эта бесконечно долгая ссылка!.. — Господи, ну что за сволочная жизнь! — проворчал он злобно, на этот раз уже на диалекте Пьемонта, и медленно двинулся по улице, волоча за собой по камням мостовой свое пустое ружье.

— Вы как хотите, а я домой пойду, — сказал Мойше, отвечая на вопрос Итале. — У вас-то планы какие?

Итале молчал.

— В моем доме и вам будут рады, — сухо заметил еврей, готовый к резкому отказу.

— Спасибо тебе, — искренне поблагодарил его Итале и повернулся, чтобы посмотреть этому мужественному человеку в его прекрасные строгие глаза. Теперь, после всего пережитого, ему казалось, что они знают друг друга всю жизнь, однако теплых чувств между ними так и не возникло, было только доверие, безграничное доверие друг к другу — все и ничего. И оба не находили слов, чтобы попрощаться. — Нам, наверное, нужно попытаться отыскать своих товарищей, — честно признался Итале. И, сдержанно распрощавшись с Мойше, они расстались.

Итале и Санджусто решили пробраться к Геллескару; путь туда лежал вокруг Университетского холма, через Заречье, мимо кафедрального собора… Они шли страшно долго, точно в затянувшемся сне, сперва при свете заката, потом в сумерках. В светлое время они передвигались очень осторожно, но затем осмелели. Их не остановили даже полицейские, расположившиеся на площади перед собором. Отряды конной полиции, стуча подковами, проезжали мимо, пешие патрули попадались на каждом шагу, однако в общем, похоже, полицейских в городе стало ненамного больше. Улицы, правда, были почти пусты, но отдельные прохожие все же попадались, хотя и были очень молчаливы и замкнуты. Ни одной женщины друзья не встретили. Это был город, лишенный женщин. По дороге Итале и Санджусто довольно оживленно обсуждали возможные причины столь очевидной амнистии и пытались как-то восстановить общую картину того, что произошло за два дня восстания, особенно в районе Элейнапраде, пока они находились в гетто. Хотелось им знать, конечно, как обстоят дела в ассамблее. Говорил в основном Итале; он даже пытался шутить, надеясь подбодрить друга:

— Знаешь, награда ведь редко кого находит, а вот хомут всегда найдется — была бы шея!.. — На улице Сорден он спросил, какое сегодня число, но через некоторое время снова спросил об этом.

— Я же сказал: четырнадцатое, — откликнулся Санджусто.

— Разве я уже спрашивал?

— Спрашивал.

— Как твоя рука?

— Огнем горит.

— Ничего, здесь совсем недалеко. Можно было бы… — Итале не договорил. Он хотел предложить Санджусто остановиться и немного передохнуть, но это было бы глупо: пройти им оставалось не более двух кварталов. Ноги у него заплетались, он споткнулся.

— Хочешь, остановимся? — спросил Санджусто; на лице его застыла гримаса боли.

— Ну что ты! — воспротивился Итале. — Дом Геллескара в конце улицы. Хорошо бы, Томас уже оказался там! — Ему вдруг показалось, что и это он наверняка не раз уже говорил, и решил пока помолчать. Наконец они подошли к нужному дому и поднялись на крыльцо, украшенное величественными каменными кариатидами и старинными щитами и мечами. Дверь им открыл слуга в ливрее и провел их через гостиную прямо в библиотеку, где им навстречу радостно бросился старый граф, на живом морщинистом лице которого явственно читалась тревога. Итале протянул было руку, попытался ухватиться за плечо Санджусто, однако ноги его подкосились, и он без чувств рухнул на пол. Санджусто, и сам едва державшийся на ногах, страшно растерялся, оказавшись среди совершенно незнакомых ему людей, упал возле Итале на колени и все пытался привести его в чувство, в отчаянии шепча:

— Очнись, дорогой мой, слышишь? Очнись…

На следующий день в полдень Санджусто вошел в комнату Итале со специальным выпуском «Меркурия» — всего в одну страницу, поскольку все государственные издательства были сожжены в ночь с тринадцатого на четырнадцатое, и явно набранного в чьей-то частной типографии, возможно даже «Новесмы вербы». В газете ничего не говорилось о событиях в Париже, ничего — о том, перенесена ли сессия ассамблеи или же заседания будут продолжены, и ничего — о волнениях 13–14 августа; зато там была сводка новостей за 12-е, где главной новостью была просьба великой герцогини, с которой она обратилась к ассамблее, а также сообщалось, что, согласно требованию полиции, лица, незаконно проживающие в Красное, должны незамедлительно покинуть не только столицу, но и провинцию Мользен до 16 августа 1830 года, а если они этого не сделают, то по приказу правительства будут арестованы и заключены в тюрьму. Далее следовал список из шестидесяти трех фамилий, набранный очень грязно, с ошибками, и Санджусто прочитал его вслух, неуверенно запинаясь и с особенно заметным на сей раз итальянским акцентом.

— Разенне Луке. Ягове Пьер-Мария. Брелавай Томас-Алексис. Фабре Рауль. Френин Дживан…

— Вот тут они запоздали, — заметил Итале.

Санджусто продолжал читать; по крайней мере десятка два фамилий были Итале хорошо знакомы, некоторых же имен он даже никогда не слышал.

— …Орагон Стефан-Мария.

— Орагон! Итак, он первый из депутатов… А Ливенне случайно в списке нет?

— Граф Геллескар слышал, что Ливенне убит на улице Палазай…

— Ладно, читай дальше.

— Паллей Тедор. Паллей Салвате. Верной Рош. Сорде Итале. Эклезей Матиас-Марк. Чорин-Фаллескар Георг-Андре.

— А вот и еще один депутат!

Санджусто дочитал список до конца, некоторое время оба молчали.

— А Карантая в списке нет, — заметил Санджусто.

— Нет, — кивнул Итале.

Старый граф постоянно посылал слуг узнавать, что нового творится в городе. Ходили слухи, что Карантай серьезно ранен в схватке на улице Палазай; но ни о Брелавае, ни о юном Верное узнать ничего не удалось.

— Значит, даже Орагона хотят выслать, — говорил Итале. — Это действительно серьезный удар! — Чувствуя, что голос его звучит как-то неестественно, он сел в кровати — кровать была огромная, величественная, как и все в доме Геллескара, с великолепными одеялами и пологом, напоминавшим занавес в оперном театре. Итале выглядел изможденным и осунувшимся; казалось, за эти два дня он снова сильно похудел и даже как будто стал меньше ростом.