Прислуга - Кэтрин Стокетт

Первая мысль — книга. Он что-то слышал. Нервно подбираюсь.

— Какой секрет? О чем ты?

— Ну, ты понимаешь. Насчет шутки, которую ты сыграла с Хилли.

Чуть расслабляюсь, но не до конца. Я ни с кем, за исключением самой Хилли, не обсуждала эту тему. Интересно, это Хилли позвонила ему, как грозилась?

— Я понимаю, как люди могли это воспринять, — подумать, что ты из этих сумасшедших либералов, что ты замешана во всей этой мерзости.

Внимательно рассматриваю собственные руки, тревога уступает место раздражению.

— Откуда ты знаешь, в чем я могу быть замешана?

— Потому что я прекрасно знаю тебя, Скитер, — мягко замечает он. — Ты слишком умна, чтобы связаться с чем-либо подобным. Я так им и сказал.

Киваю, имитируя улыбку. Несмотря на раздражение, не могу не оценить, что кто-то все же готов за меня вступиться.

— И давай не будем больше об этом, — предлагает он. — Я просто хотел расставить точки над i. Вот и все.

В субботу вечером захожу к маме попрощаться. На мне длинное пальто, чтобы она не разглядела остальной наряд. Свет выключен, дабы избежать комментариев по поводу прически. Состояние ее здоровья не слишком изменилось. Не похоже, чтобы ей стало хуже — рвота не повторяется, — но кожа бледно-серая. И волосы начали выпадать. Нежно взяв маму за руку, провожу ладонью по щеке.

— Пап, позвонишь в ресторан, если я буду нужна, хорошо?

— Обязательно, Скитер. Ступай, развлекись немного.

Стюарт везет меня ужинать в «Роберт Э. Ли». Зал пестрит платьями, повсюду красные розы, слышится звон бокалов и серебра. В воздухе чувствуется некоторое оживление, словно после убийства президента Кеннеди жизнь возвращается в нормальное русло. Наступил новый, чистый 1964 год.

Нас провожает множество взглядов.

— Ты выглядишь так… оригинально, — решается произнести Стюарт. Он, похоже, весь вечер подбирал комплимент, но на лице скорее смущение, чем восхищение. — Это платье, оно такое… короткое.

Я киваю и отбрасываю назад волосы. Как прежде делал он.

Сегодня утром я сказала маме, что собралась по магазинам. Но, заметив, до чего она измучена, тут же добавила:

— Хотя, наверное, мне лучше остаться.

Но слово сказано. Мама велела принести чековую книжку. Затем протянула мне незаполненный чек и стодолларовую купюру. Казалось, само слово «шопинг» взбодрило ее.

— Не экономь. Никаких брюк. Пускай мисс Лa Воль тебе поможет. — Мама откинулась на подушки. — Она знает, как следует одеваться молодой девице.

Но мысль о том, как морщинистые лапки мисс Ла Воль, благоухающие кофе и нафталином, примутся шарить по моему телу, была невыносима. Проехав через город, я повернула на Пятьдесят первое шоссе и прямиком покатила в Новый Орлеан. Я мчалась, борясь с чувством вины за то, что оставляю маму надолго, — но сегодня должен был приехать доктор Нил, да и папа весь день будет рядом с ней.

Три часа спустя вхожу в универмаг «Мезон Бланш» на Канал-стрит. Я множество раз бывала здесь с мамой и дважды с Элизабет и Хилли, но белые мраморные полы все так же завораживают. Целые мили шляпок, перчаток, напудренных женщин — таких счастливых, таких здоровых. Не успеваю толком оглядеться, как стройный мужчина подхватывает меня под локоть:

— Пойдемте, я проведу вас наверх. — И стремительно увлекает меня в лифт, на третий этаж, в зал под вывеской «Современная женская одежда».

— Что все это значит? — изумленно спрашиваю я. Толпы женщин, грохочущий рок-н-ролл, шампанское, яркие огни.

— Эмилио Пуччи, дорогуша. Наконец-то! — Отступив на шаг, он изумляется: — Разве вы не на презентацию? У вас ведь есть приглашение, правда?

— Э-э, где-то, — бормочу я, начинаю рыться в сумочке, и он тут же теряет ко мне интерес.

Одежда вокруг выглядит так, словно все это пустило корни и расцвело прямо на вешалках. Весело хохочу, вспомнив мисс Ла Воль. Никаких тебе «костюмов пасхального яйца»! Только цветы! Широкие яркие полоски! И длина, открывающая несколько дюймов бедра. Волнующе, роскошно, головокружительно! Этот парень, Эмилио Пуччи, должно быть, каждое утро сует палец в розетку.

На свой незаполненный чек накупаю столько тряпок, что они занимают все заднее сиденье «кадиллака». Потом на Мэгазин-стрит плачу сорок пять долларов, чтобы выкрасить, подстричь и выпрямить волосы. За зиму они отросли и приобрели несколько помойный цвет. Около четырех часов пересекаю мост Лейк Понтшартрейн по пути домой; из радиоприемника грохочет группа «Роллинг Стоунз», мои шелковистые прямые волосы развеваются на ветру, а я думаю: «Сегодня вечером я сброшу броню, и пускай у нас со Стюартом все будет, как прежде».

Мы едим шатобриан, улыбаемся, болтаем. Он поглядывает на соседние столики, делая забавные замечания по поводу некоторых знакомых. Но никто не подходит к нам поздороваться.

— Итак, за новое начало, — провозглашает Стюарт, поднимая бокал с бурбоном.

Я киваю, удерживаясь от замечания, что вообще-то любое начало — новое. Вместо этого просто улыбаюсь и подношу к губам уже второй бокал вина. Я никогда, вплоть до сегодняшнего дня, не любила алкоголь.

После ужина выходим в холл, и я замечаю за столиком сенатора и миссис Уитворт. Вокруг них группа оживленно беседующих людей. Родители Стюарта, как он сообщил чуть раньше, в эти выходные впервые после переезда в Вашингтон навестили родной город.

— Стюарт, там твои родители. Наверное, нужно подойти поздороваться?

Но Стюарт поспешно тащит меня к выходу, едва не подталкивая в спину.

— Не хочу, чтобы мама видела тебя в этом платье, — объясняет он. — В смысле, ты выглядишь потрясающе, но… — Он бросает взгляд на подол.

Возможно, для сегодняшнего вечера это не лучший вариант. По дороге домой припоминаю, как Элизабет боялась, что бридж-клуб застанет меня у нее дома. Неужели отныне все будут меня стесняться?

В Лонглиф мы возвращаемся к одиннадцати. В родительской спальне темно. Мы устраиваемся на диване в гостиной. Расправляю платье на коленях — наверное, Стюарт прав, оно чересчур короткое.

Я зеваю, тру глаза. А когда открываю их, у Стюарта в руке кольцо.

— О… Господи.

— Я собирался сделать это в ресторане, но… — он усмехается, — здесь лучше.

Осторожно касаюсь кольца. Прохладное и роскошное — по три рубина с обеих сторон от бриллианта. Внезапно меня бросает в жар. Я улыбаюсь, но в то же время готова расплакаться.

— Я должна признаться тебе кое в чем, Стюарт, — выпаливаю я. — Обещай, что никому не расскажешь.

Он недоуменно смотрит на меня, потом хохочет:

— Так что, ты сказала «да»?

— Да, но… — Но сначала необходимо удостовериться. — Ты можешь дать слово?