Танец Арлекина - Том Арден

Той ночью Умбекка долго стояла у кровати спящей Элы. Бутылочка с сонным зельем, как обычно, находилась на столике у кровати. Теперь, когда в замке появились солдаты, Нирри приходилось постоянно готовить настой. Даже Умбекке это казалось отвратительным.

В последнее время Умбекка с племянницей почти не разговаривала. Утром Эла просыпалась медленно, с трудом, а Умбекка в это время уже с головой уходила в выбор наряда для очередного визита к командору. Судя по тому, что нашептывал Умбекке капеллан, дамы утонченные переодеваются раз пять в день. Казалось, две женщины живут двумя разными жизнями, хотя находились всего лишь в разных концах одной мрачноватой комнаты. Сразу после полудня Эла снова спала. Чай она пила, когда Умбекки уже не было, а когда тетка возвращалась, Эла уже снова спала. Ночью Умбекка удалялась в свою комнатушку-келью.

Когда-то Нирри рассказывала Умбекке все новости о племяннице. Леди Эла сделала то, леди Эла сделала это. «Я немножко волнуюсь за леди Элу». Теперь проходили луны за лунами, а Умбекка не слышала от служанки ни слова. Может быть, она просто не слушала? О племяннице она думала в последнее время в единственном смысле. Умбекка размышляла о неудобствах. Комната Элы была большой, просторной, но новые приобретения Умбекки все более настойчиво наполняли ее. Теперь для тетки комната Элы была одновременно и гардеробной, и гостиной. А Эла здесь чем занималась? Дрыхла целые дни напролет. Вряд ли её теперь можно было считать светской дамой. Да больной куда больше подошла бы маленькая комнатушка Умбекки. Нужно будет попросить солдат позаботиться о том, чтобы они подготовили запас свежего постельного белья. В комнате Элы у Умбекки могла бы быть личная жизнь. О, это было так ужасно — не иметь своего угла!

Только два момента не давали Умбекке осуществить её замысел. Во-первых, стоило Умбекке как-то вскользь обмолвиться об этом, как взгляд Нирри стал каким-то странным, диким. Такого взгляда Умбекка прежде у служанки не видела. Честно говоря, Умбекка немного побаивалась Нирри, хотя никогда бы в этом не призналась даже самой себе… Побаивалась она и племянницы, потому пока осуществлять свой план не решалась.

Правду говоря, Эла обычно особых хлопот не доставляла, если только не задумываться о такой малости, как её существование вообще. Да, она луны напролет лежала в своем отвратительном ступоре. Умбекке казалось, что нет на свете ничего более мерзкого, чем привычка к лекарствам. И все же время от времени Эла была способна на путающей силы эмоции. Это было печально. Это было опасно. Досточтимый Воксвелл всегда предупреждал Умбекку о возможности кровоизлияния, подобного тому, что убило мать Элы. О, это было ужасно… Сколько трудов стоило потом убирать все эти окровавленные простыни! Умбекка тогда предлагала хотя бы матрас не выбрасывать, но Руанна настояла.

И что же могло произойти, если в один прекрасный день Эла вдруг очнулась бы в комнатушке тетки? Нет, пожалуй, побелку надо бы отложить до того времени, когда девчонка свыкнется с новой обстановкой. Неплохая мысль… И все же Умбекка не решалась, но, не решаясь, ненавидела племянницу все сильнее. Какая же она самовлюбленная девчонка!

Теперь, когда Умбекка размышляла о записке, выпавшей из «Агондонского издания» командора, раздражение её разбушевалось с новой силой. «Тор, я люблю тебя». В какие игры играла племянница? А в какие — Тор? Умбекка в отчаянии отвернулась от Элы. Капеллан забрал записку нарочно, намеренно. «Я знаю, что там написано, — вот что, казалось, говорил его поступок. — И я знаю, что это значит».

Четыре слова записки и то, где она была найдена, открывали перед Умбеккой мир, полный тайн и загадок. И то, что эти тайны и загадки вторгались в её новую жизнь, грозили её счастью, — этого Умбекка просто не могла вынести. В висках у нее снова, как когда-то встарь, противно застучала кровь.

Капеллан, провожая её до кареты в тот вечер, ни словом не обмолвился о записке.

Разговор на эту тему он завел несколько дней спустя.

По стеклянной крыше тихо постукивал дождь. Небо было мрачно-серым, на письменном столе необычно ярко горела лампа. Был один из тех чудесных вечеров, когда мучимый подагрой командор не смог присоединиться к Умбекке и капеллану. Умбекка не без радости думала о том, как сейчас старик крепко спит, убаюканный снотворным зельем.

Счастье вернулось к Умбекке. Заросли около кирпичной стены расчистили, дабы можно было топить камин. Там весело плясало пламя. Капеллан, ласково улыбаясь гостье, ухаживал за ней, подливая чай. На блюде высилась горка аппетитных тартинок с клубничным джемом. У Умбекки вот-вот готовы были побежать слюнки.

— Тартинку, сударыня?

— О капеллан, ну разве что только одну. Вы же знаете, дамам положено следить за фигурой.

Умбекка изобразила загадочную улыбку и отправила тартинку в рот.

Несколько дней назад капеллан начал рассказывать ей удивительно увлекательную историю об одном вечере в городском особняке некой леди М. Ходили ложные слухи о том, что в этот вечер там должен был появиться сам король. Умбекка уже была готова тонко намекнуть, что неплохо бы вернуться в этому рассказу, когда вдруг капеллан сказал:

— Вероятно, сударыня, вам не дает покоя одно маленькое происшествие?

— Капеллан? — рука Умбекки, потянувшаяся за еще одной тартинкой, застыла в воздухе.

И вот тогда капеллан вынул из кармана записку, которая так огорчила Умбекку. Записка лежала между ними на инкрустированном столике, рядом с чашкой и молочником из варбийского сервиза.

«Тор, я люблю тебя», — процитировал капеллан. — Очаровательная записка, как вы считаете? Написана женской рукой, а Тор… если я, конечно, не ошибаюсь, это уменьшительное от… от какого же это имени, как вам кажется, сударыня?

— Торби?

— Гм-м-м. — Капеллан как будто задумался. — Может быть, вы и правы. — Но «Торби» — это несколько вульгарное имя, как вы полагаете?

— О, безусловно. — Умбекка едва заметно покраснела. Ее отца звали Торби.

— Да. Торби, — продолжал размышлять вслух капеллан. — Такое имя вряд ли встретишь у особ выше среднего класса. Но есть одно аристократическое имя, которое вполне может прийти на ум, верно?

Умбекка подняла глаза и увидела на стеклянном потолке свое отражение и отражение капеллана. По стеклу растекались струи дождя.

— Ну… может быть, Торвестр, — небрежно проговорила Умбекка. — Хотя тут стоит задуматься об обстоятельствах… Выразить свою любовь на клочке бумаги… так бы вряд ли повела себя дама из высшего света. Вернее, может быть, она так и поступила бы, но только в том случае, если она лишена всякой добродетели и стыда. Я бы сказала, что в этой записке нет ни на йоту аристократичности, капеллан. Да, почерк, согласна, элегантный, каллиграфический, ошибок нет, но письму ведь можно научиться и в приходской школе. Нет, капеллан, — рассмеялась Умбекка, — наверняка речь идет о любви какой-нибудь Долли Моп к здоровяку Торби.

И словно для того, чтобы привести доказательство своей речи, Умбекка взяла со столика записку, презрительно глянула на нее, не переставая смеяться. Так она впервые взяла записку в руки и впервые увидела её обратную сторону. Да, бумага пожелтела и потрескалась, но это была дорогая, тонкая бумага. Листок был вырван из книги… На обороте — отрывок текста, а вверху, на уголке — имя, написанное чернилами. Четко, разборчиво