Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

– Ты еще в спектакле в школе играешь, – подсказываю я.

– Да? – удивляется Альба. – Нет, точно нет.

– Упс, извиняюсь, – говорю я. – Наверное, это в следующем году будет.

И все в таком духе. Мы неуверенно ведем разговор, обходя подводные камни, оберегая Клэр и маленькую Альбу от того, что мы знаем. Через какое-то время большая Альба кладет голову на руки.

– Устала? – спрашивает Клэр. Она кивает.

– Поедем-ка лучше, – говорю я.

Мы расплачиваемся, я поднимаю Альбу; она безвольно висит на моих руках, почти спит. Клэр поднимает маленькую Альбу, очень живую от съеденного сладкого. В машине, пока мы едем по Линкольн-авеню, Альба исчезает.

– Она вернулась обратно, – говорю я Клэр.

Та несколько секунд смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Куда, папа? – спрашивает Альба. – Куда обратно?

ПОЗДНЕЕ

КЛЭР: Наконец я уложила Альбу подремать. Генри сидит на нашей постели, пьет скотч и смотрит, как за окном друг за другом бегают по виноградному дереву две белки. Подхожу и сажусь рядом.

– Эй,– говорю я.

Генри обнимает меня, притягивает к себе.

– Эй.

– Ты не собираешься объяснить, что все это значит? – спрашиваю я.

Генри ставит на пол бокал и начинает расстегивать пуговицы на моей рубашке.

– А что, я могу попробовать не рассказать?

– Нет.

Я расстегиваю на нем ремень и пуговицы на джинсах.

– Уверена?

Он целует мою шею.

– Да.

Я расстегиваю его ширинку, пробегаю пальцами по его животу под рубашкой.

– Но ведь на самом деле ты не хочешь знать… Генри дышит мне в ухо и проводит языком по краешку. Я дрожу. Он снимает с меня рубашку, расстегивает лифчик. Груди выпадают, и я ложусь на спину, глядя, как Генри высвобождается из джинсов, трусов и рубашки. Залезает в постель, и я говорю:

– Носки.

– Точно.

Снимает носки. Мы смотрим друг на друга.

– Ты просто пытаешься меня отвлечь, – говорю я.

Генри ласкает мой живот.

– Я пытаюсь отвлечься сам. А если мне и тебя удастся отвлечь, то только хорошо.

– Ты должен мне сказать.

– Нет, не должен.

Он накрывает мои груди руками, пробегает подушечками больших пальцев по соскам.

– Я навоображаю себе самое плохое.

– Легко.

Я поднимаю бедра, Генри стаскивает с меня джинсы и трусики. Широко разводит мои ноги, наклоняется надо мною, целует. «Боже, – думаю я. – Что это может быть? Что такое самое плохое?» Закрываю глаза. Воспоминание: луг, холодный день, я маленькая, бегу по сухой траве, шум, кто-то окликает меня…

– Клэр? – Генри нежно кусает мои губы. – Ты где?

– В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом.

– Почему? – замерев, спрашивает Генри.

– Думаю, это тогда случилось.

– Что случилось?

– То, о чем ты боишься мне рассказать.

Генри скатывается с меня, и мы лежим рядом.

– Расскажи мне,– просит он.

– Было рано. Была осень. Папа с Марком охотились на лося. Я проснулась; показалось, что ты меня зовешь, и я выбежала на луг, и ты был там, вместе с папой и Марком, рассматривал что-то, но папа велел мне возвращаться домой, поэтому я так и не видела, на что ты смотришь.

– Да?

– Я вернулась туда на следующий день. На том месте трава была пропитана кровью.

Генри молчит. Лежит, сжав губы. Обнимаю его, крепко прижимаюсь.

– Самое худшее…– начинаю я.

– Ш-ш, Клэр.

– Но…

– Ш-ш.

Снаружи по-прежнему золотой день. Внутри холодно, и мы прижимаемся друг к другу, чтобы согреться. Альба спит в своей кроватке, и ей снится мороженое, мирные детские сны, а другой Альбе, где-то в будущем, снится, что ее обнимает отец, и она просыпается, а там… что?

7 ЯНВАРЯ 2006 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК

(КЛЭР 34, ГЕНРИ 42)

КЛЭР: Мы крепко спим ранним зимним утром, когда начинает звонить телефон. Резко просыпаюсь, сердце колотится, и понимаю, что Генри лежит рядом. Тянется через меня к телефону, поднимает трубку. Бросаю взгляд на часы: четыре тридцать две.

– Да, – говорит Генри. Долго слушает. Я уже совсем проснулась. По его выражению лица ничего нельзя понять. – Хорошо. Оставайся там. Мы сейчас будем.

Наклоняется и вешает трубку.

– Кто это был?

– Я. Это был я. Я на парковке на Монро-стрит, голый, на улице минус пятнадцать. Господи, только бы машина завелась.

Мы выпрыгиваем из постели и набрасываем вчерашнюю одежду. Прежде чем я успеваю надеть джинсы, Генри обувается, надевает пальто и бежит заводить машину. Швыряю рубашку Генри, длинные теплые штаны, джинсы, носки, ботинки, пальто, варежки и одеяло в сумку, бужу Альбу, надеваю на нее пальто и ботинки и лечу с ней в машину. Выезжаю из гаража, не прогрев как следует двигатель, и машина глохнет. Завожу снова, мы сидим с минуту, и я пробую опять. Вчера выпало шесть дюймов снега, и Айнсли вся во льду. Альба хнычет, Генри успокаивает ее. Выехав на Лоуренс, я прибавляю скорости, и мы через десять минут доезжаем до магистрали; здесь в такой час никого нет. Гудит печка «хонды». Над озером небо становится светлее. Все голубое и оранжевое, блестит от жуткого мороза. Проползая по Лейк-Шор-драйву, у меня появляются сильно ощущение déjà vu: мороз, сонная тишина озера, натриевый свет фонарей: я была здесь раньше, я уже была здесь. Этот момент опутывает меня, он длится, уносит меня от странности происходящего до понимания его двойственности; хотя мы и движемся по этому зимнему городскому пейзажу, время остановилось. Проезжаем Ирвинг, Белмонт, Фулертон, Ласейли: сворачиваю на Мичигане. Летим по пустому коридору дорогих магазинов – «Оук-стрит», «Чикаго», «Рэндольф», «Монро» – и вот въезжаем в подземный бетонный мир парковки. Беру билет, который предлагает мне автомат призрачным женским голосом.

– Езжай к северо-западному выходу,– говорит Генри. – Платный телефон у будки охранника.

Делаю, как он говорит. Déjà vu исчезает. Чувствую себя так, как будто меня покинул ангел-хранитель. Гараж фактически пустой. Пролетаю через бесконечные желтые линии к платному телефону: трубка болтается на проводе. Генри нет.

– Может, он вернулся в настоящее?