Последняя ночь на Извилистой реке - Джон Ирвинг

Черным несмываемым маркером «Шарпи» он накарябал свои комментарии на обложке той части гранок, что еще не была вычитана писателем. Другим «Шарпи» — тонким, красного цвета — он оставил собственные измышления на каждой странице. Естественно, замечания плотника-писателя были предельно поверхностными и откровенно глупыми. Но у него хватило времени оставить след своего гнусного присутствия едва ли не на каждой странице (а их было более четырехсот). Дэнни вычитал три четверти романа, и, невзирая на придирчивое отношение к своему творчеству, пометки и вопросы встречались лишь на пятнадцати или двадцати страницах. Роуленд Дрейк замарал их, сделав нечитаемыми. Он прекрасно понимал, что творит. В нормальных условиях это стоило бы Дэнни еще пару недель работы. Возможно, даже меньше. Между тем издевательство над непрочитанной частью воспринималось как нечто большее, чем чисто символическое вторжение.

Сейчас, когда случайная встреча в ресторане вновь напомнила повару и сыну, что они — беглецы и погоня за ними продолжается, нападение Роуленда Дрейка на шестой роман Дэнни угрожало оттянуть публикацию «К востоку от Бангора» на несколько месяцев (вплоть до полугода). Выпуск романа планировался на осень восемьдесят третьего. (Возможно, теперь он выйдет только к зиме следующего года. При всем том, что сегодня свалилось на Дэнни, ему понадобится время, чтобы восстановить в памяти сделанные пометки и вычитать оставшуюся часть.)

«Перепиши свое говенное заглавие» — было написано сочным черным цветом на обложке романа. «Поменяй псевдоним, от него тошнит!»

А на страницах гранок (на каждой из четырехсот с лишним) Роуленд Дрейк красным писал какую-нибудь отъявленную банальщину. Иногда он подчеркивал фразу или обводил кружком слово и снабжал свою «правку» туманным комментарием. Сплошь и рядом попадались эмоциональные оценки вроде «Сейчас блевану!», приказы «Переписать!» и «Вырезать!». Под влиянием случившегося сегодня с его псом Дрейк в некоторых местах крупно вывел: «Собакоубийца!» Реже встречались пометки «Хромает!» и «Слабо!». Если плотник-писатель находил какой-то эпизод или диалог затянутым, он на всю страницу растягивал свою оценку: «Длинно!» Всего лишь дважды (но Дэнни этого хватило) Дрейк признался: «Я тоже трахал эту Фрэнки!» (Дэнни только сейчас сообразил, что у Дрейка с Фрэнки был непродолжительный роман. Может, он посчитал, что Дэнни отбил у него подружку, и корни враждебности тянутся оттуда?)

— Вы только посмотрите, Джимми, — сказал Дэнни, подавая ему изуродованные гранки.

— Ну и ну!.. Добавил он вам работы. — Патрульный стал листать страницы. — А это что? «“Год собаки” не взялся бы печатать такое дерьмо!» — вслух и с немалым изумлением прочитал Джимми.

Если патрульный чего-то не мог понять в поведении людей, его лицо всегда принимало ошеломленное и даже страдальческое выражение. По долгу службы этому копу пришлось застрелить достаточно собак, однако у него самого были грустные глаза лабрадора-ретривера. Высокий, худощавый, с вытянутым лицом, Джимми вопросительно глядел на Дэнни, ожидая, что тот хоть как-то объяснит ему причину безумств Роуленда Дрейка.

— «Год собаки» — это был небольшой литературный журнал. Сейчас уже не помню, то ли его издавал Уиндемский колледж, то ли группа студентов колледжа.

— Фрэнки — это женщина? — спросил Джимми, продолжая листать гранки.

— Да.

— Подождите, не та ли, что одно время жила здесь?

— Она, Джимми.

— «Пишешь криво!» — прочел патрульный. — Ну и ну, — вздохнул он.

— Джимми, вы не находите, что Дрейк должен сам закопать своего мертвого пса?

— А я отвезу ему труп. И там мы с ним немного поговорим, — сказал Джимми. — Вообще-то, вы имеете полное право подать на него в суд. Его прижмут.

— Мне этого не нужно. Я же говорил вам, что уезжаю, — напомнил патрульному Дэнни.

— Я сумею поговорить с Роулендом.

— Будьте осторожны, Джимми. Вторая собака может накинуться на вас. Тоже кобель. Обычно нападает сзади.

— Если понадобится, я пристрелю этого пса. Я стреляю в собак только в случае необходимости, — сказал патрульный.

— Знаю.

— Не могу представить, чтобы кто-то имел зуб на вашего отца, — сказал Джимми. — Поквитаться с поваром? Боже мой, за что? Дэнни, расскажите мне про того опасного типа, — попросил полицейский.

«Ну вот и еще один перекресток дороги», — подумал писатель. Чем они были, эти перекрестки, где резкий поворот вправо или влево манил возможностью все изменить? Разве Кетчум не убеждал тогда Дэнни и его отца вернуться в Извилистый и вести себя так, будто они ничего не знают об убийстве Индианки Джейн? Разве было заранее предопределено, что семнадцать лет назад на кухню «Vicino di Napoli» отправится Пол Полкари? А если бы туда пошел кто-то другой, кому хватило бы духу нажать этот чертов спусковой крючок Кетчумова дробовика?

И разве сейчас обстоятельства не складывались так, что появлялась очередная возможность перестать быть беглецами? Можно ведь обо всем рассказать Джимми. Об Индианке Джейн, Карле, Пам по прозвищу Норма Шесть. Рассказать, как этот поганый Ковбой, разгуливавший по Извилистому со своим длинноствольным кольтом сорок пятого калибра, потом стал помощником шерифа, а недавно ушел на пенсию. Наконец, что им мешает попросить Кетчума пристрелить этого мерзавца в каком-нибудь глухом местечке? Дэнни знал: если бы отец попросил Кетчума напрямую, Кетчум убил бы Ковбоя. Старый сплавщик не убивал Пинетта Счастливчика и не уродовал тому лоб штамповочным молотом. Счастливчик спал, когда к нему кто-то пробрался и убил. Но не Кетчум. Может, они с Пинеттом и ссорились, но у Кетчума не было причин убивать того парня. А вот причин убить Карла у него предостаточно.

Но Дэнни сказал своему другу-патрульному совсем другое:

— Тот тип возненавидел отца из-за женщины. Мы тогда жили в лесном поселке. Отец, естественно, работал поваром, а этот человек был местным констеблем. В общем, мой отец спал с сожительницей констебля. Тот об этом узнал и поклялся отомстить отцу. Потом констебля сделали окружным помощником шерифа, но он продолжал разыскивать моего отца. Теперь он ушел на пенсию, однако у нас есть причины думать, что он не оставил своего замысла расправиться с Тони Эйнджелом. У этого копа всегда были нелады с психикой. Навязчивая идея.

— Бывший коп, одержимый навязчивой идеей… вашему отцу не позавидуешь, — сказал Джимми.

— К счастью, бывший помощник шерифа стареет. Вряд ли его хватит надолго с этим поисками.

Лицо патрульного было задумчивым. Казалось, он поверил рассказанному, но лишь отчасти.

Возможно, Джимми насторожило, что писатель, обычно так любящий рассказывать подробности, сейчас говорил туманно. (Казалось бы, что мешало Дэнни рассказать патрульному, как в двенадцатилетнем возрасте он убил сковородкой женщину, ошибочно приняв ее за медведя?) Но писатель больше не произнес ни слова, и Джимми решил, что это семейное дело Дэнни и его отца. К тому же патрульного ждали насущные и неотложные дела. Нужно было отвезти мертвого пса Роуленду Дрейку и растолковать этому волосатому хаму кое-какие азбучные истины. В частности, рассказать, что его ожидает за вторжение в чужое жилище и порчу гранок, если писатель даст делу ход.