Эшафот забвения - Виктория Платова

– И не только писал. – Его улыбка висела надо мной.Безумная улыбка, сковывающая мою волю, по капле отнимающая силы…

– Мне нужно идти…

– Не нужно. Вы уже пришли. Добро пожаловать, Ева.

Мне хотелось, чтобы это были именно вы…

В следующую секунду, когда он встал ко мне слишком близко, япочувствовала сильный запах хлороформа. Это было последнее, что япочувствовала…

* * *

…Я медленно приходила в себя.

Отяжелевшая от хлороформа голова плохо соображала, и мнепришлось потратить некоторое количество времени, чтобы восстановить цепьсобытий. Я приехала в Сходню… Ну да, я приехала в Сходню электричкой 19.07,чтобы встретиться с актрисой… Лидией Николаевной Горбовской, кажется, так. Янашла ее дом и встретила там Келли, нашего осветителя. В темном доме онпоказался мне безумцем. Или безумной была я сама. Почему так дует в ноги?.. Яопустила глаза вниз и с ужасом обнаружила, что сижу босая, привалившись кстене. А моя нога окольцована аккуратной, длинной и тонкой цепочкой. Метр, неменьше, литые звенья… Она была прикреплена к тонкому стальному пруту,натянутому над плинтусом. Что-то похожее я уже видела в своей жизни. Ну да, вдетстве, возле старой подстанции: ее нужно было обязательно пройти, чтобыпопасть на речку с лилиями и раками, которых можно было ловить руками, так ихбыло много. Но чтобы добраться до всего этого великолепия, необходимо былопроскочить проклятую подстанцию, которую охраняла собака, бегавшая на привязипо такому вот стальному пруту. Тогда она казалась мне огромной, тогда она быласамым отчаянным моим страхом. Но за этим страхом белели лилии и покачивались впрозрачной воде кувшинки. И игра стоила свеч…

Что произошло со мной? Почему я сижу на привязи, какшелудивый пес моего детства?..

Келли.

Его улыбка была последней, что я видела. Неужели это сделалон, милый, всегда улыбчивый осветитель с Фрэнком Синатрой в плейере?.. На мнебыли только джинсы и свитер, пустые карманы и свободные руки. Вот только уйти яникуда не могу. Прочно угнездившийся во мне ужас не давал соображать, толькоодно я знала точно: он непременно появится, Келли.

И он появился.

На безопасном расстоянии от меня, с двумя чашками на подносеи пакетиком арахиса.

– Пришли в себя? – вежливо спросил он. И по моей спинепобежали мурашки от этой его ровной улыбчивой вежливости.

– Что происходит? – Я пыталась держать себя в руках, невпадать же в безумие, в самом деле.

– Хотите объясниться? – Во всяком случае, разговариваетон вполне здраво. Не нужно его провоцировать.

– Не мешало бы, – сказала я.

– Мне нравится, как вы держитесь, – похвалил меняКелли. – Вы мне понравились с самого начала. Мне бы хотелось вас убить, но я немогу вас убить.

– Отчего же? – Я с трудом подавила крик.

– Я не знаю, какая вы на самом деле.

– Хотите познакомиться поближе?

– Вы не правильно меня поняли. Хотите арахис?Солененький.

– Нет.

– Вы не правильно меня поняли. Я не знаю, какая вы, –старая или молодая. Я давно за вами наблюдал. Иногда вы кажетесь очень старой,особенно когда волосы падают вам на глаза… Почему у вас седые волосы?.. Нет,ничего не нужно отвечать. А потом я вижу ваше лицо, иногда на него как-топо-особенному падает свет, и тогда вы кажетесь удивительно юной… Поэтому я немогу определить, старая вы или молодая.

– Что я должна сказать?

– Не говорите ничего. Любой из ответов заставит меняпринять какое-то решение. А я больше не хочу принимать решений. Я усталпринимать решения… Вот когда вы станете старой, тогда другое дело…

Я не отрываясь смотрела на его лицо, обмякшее в отсутствиеулыбки. Боже мой, он совершенно безумен! Он безумнее любого безумца… Почему жея раньше ничего не замечала? Почему никто этого не замечал ?.

– Вы собираетесь держать меня на привязи, пока я несостарюсь?

– Может быть, вы не успеете состариться и умретераньше, кто знает. Это ничего не изменит… Мне просто нужно поговорить с кем-то.Мне нужно объяснить. Я хочу, чтобы это знали… Я хочу. Чтобы это знали хотя бывы…

– И для этого вы посадили меня на цепь? – Я с трудомпроизнесла это, только теперь по-настоящему осознав весь ужас и всюунизительность моего положения.

– Но разве по-другому вы стали бы меня слушать?

– Вы не пытались. Мы столько раз виделись на съемках,мы даже разговаривали с вами о Фрэнке Синатре, помните?…

– Это был случайный разговор. Ничего не значащий. Меняникто не замечает. Это все потому, что я осветитель. Я всегда стою в тени, заюпитером, вы понимаете? Они ведь даже не удосужились заподозрить меня в убийстве,вы понимаете? Кто может заподозрить в убийстве тень, силуэт на контражуре… Ониперетасовали всех, только я был для них пустым местом… Таким же пустым, каккоробочка из-под пудры…

– Это не правда. – Я попыталась убедить его, но ничегоне получилось. Сумасшедшие разговаривают только с собой.

Келли снова улыбнулся своей страшной улыбкой, существующейотдельно от лица.

– Им даже в голову не пришло меня заподозрить. Это былои хорошо, и плохо… Потому что, если бы они все-таки прижали меня, я не стал быотпираться. Хотя мне еще многое нужно сделать.

– Что – сделать?

– Не притворяйтесь, вы же знаете что.

Он пересек комнату, и только теперь я поняла то, что до сихпор смущало меня в Келли.

Костюм.

Это был полотняный костюм, широкие от бедер штанины,накладные плечи, четыре кармана на пиджаке. Костюм из пятидесятых…

Келли вернулся с двумя маленькими софитами и установил ихпрямо передо мной. Потом подключил свет, и яркие лампы почти ослепили меня.Очень долго он подбирал нужный ракурс освещения – так долго, что я уже успелапривыкнуть к своей яркой слепоте.

Я не видела ничего, кроме надрывного блеска ламп, Келли жестал за софитами. Теперь его голос существовал отдельно от него.

– Сейчас все ее забыли, эту актрису, Лидию Горбовскую,– вкрадчиво начал он, – а ведь когда-то она сводила с ума, заставляла людейплакать и смеяться, заставляла людей жить… Это была самая красивая женщина.Самая совершенная женщина. Я увидел ее совершенно случайно, в “Иллюзионе”, 5июля, тогда шел дождь и шла ее лучшая картина “Пока мы верим”. Я влюбилсясразу… Нет, я не влюбился, я полюбил. Полюбил по-настоящему. Это была женщинамоей мечты, все в ней было идеально. Вы же знаете, что каждому человекупредназначен один-единственный человек… Даже если они разведены временем,столетиями, тысячелетиями. Они могут никогда не узнать друг о друге и житьспокойно… Но стоит им узнать, вы понимаете? Так вот, я узнал свою единственнуюженщину, я был счастлив, я видел все ее фильмы… Это была пытка, когда в“Иллюзионе” не было картин с ее участием, их очень редко давали… Да и фильмов унее было не очень много – семь. Семь – счастливое число, божественное число… Ядаже ездил в Белые Столбы, в Госфильмофонд… Я познакомился там со всеми, и мнеиногда разрешали смотреть.., разрешали смотреть и “Твои глаза”, и “Осенниегрезы”… Только тогда я был счастлив. И больше всего ненавидел возвращаться вэтот проклятый дом, к своей матери. К существу, прикованному к коляске… Ееразбил паралич, когда мне было четырнадцать, за год до того, как я встретил,как я увидел в “Иллюзионе” “Пока мы верим”… Я ненавидел ее кресло, как оноскрипело колесами, я ненавидел ее и продолжал ухаживать, потому что она быламоей матерью, а я должен был быть добропорядочным сыном, иначе это непонравилось бы Лидочке Горбовской, если бы мы когда-нибудь встретились… Я дажеглотал таблетки, чтобы умереть, и где-нибудь там…