Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - Леонид Беловинский

Традиция подобных развлечений была распространена повсюду и была настолько устойчива, что автор уже в послевоенные годы застал семицкое гуляние в маленьком северном городке, где сохранялись многие элементы старого быта, вплоть до качелей на Пасху.

Большим развлечением для простого народа и не особенно кичливой «чистой публики» были некоторые базары, например, знаменитый Вербный, устраивавшийся в Москве на Красной площади в Вербное воскресенье. Сюда собирались не столько для покупок, сколько для развлечения, поскольку продавался в основном всякий вздор для детей: восковые раскрашенные херувимы, «американские жители», «тещины языки» и т. п. Здесь же обычно демонстрировался и раек, или вертеп, – ящик, в котором примитивные марионетки разыгрывали библейские сцены, а также выступал театр Петрушки. Аналогичное развлечение имело место и в других городах, например, в Петербурге.

«Вспоминаю вербы перед Гостиным двором, где я неизменно покупал каждый год пару сереньких чечеток с малиновыми головками, а затем выпускал из окна (такова была старинная традиция, веками соблюдавшаяся русскими людьми) и смотрел, как они, лесные жительницы, растерянно и неумело прыгают по крыше противоположного дома. Сколько было традиционной прелести в пучках верб с восковыми ангелочками, в танцующих в пузырьках «американских жителях», в разложенных на лотках стручках, маковых пряниках, в гомоне, шуме, зазывании торговцев, в веселой смешанной толпе, накупающей всякую дрянь в парусиновых лавочках» (95; 12). Впрочем, умиление В. А. Оболенского, быть может, рождено ностальгией по прошлому. С. П. Жихарев писал в дневнике: «Таскался по гулянью около Гостиного двора. Грязь престрашная. Чадолюбивые маменьки и бабушки толпятся около столов, на которых расставлены игрушки, а наша братья-зеваки большею частью глазеют с бульвара…

Между здешним и московским гуляньями в лазареву субботу пребольшая разница: в Москве на Красной площади простор, богатые экипажи, кавалькады – настоящее гулянье народное; здесь же, напротив, люди жмутся на одной кратчайшей линии Гостиного двора, так что не только проехать, но и пройти с трудом можно: какая-то невыносимая давка, а от грязи только и спасенья, что бульвар посередине Невского проспекта, да и на тот попасть не всякому удастся, потому что сплошь покрыт народом, который толчется на одном месте и безотчетно зевает на все четыре стороны» (44; II, 232). Правда, Жихарев вообще был склонен отдавать предпочтение Москве: «Масленица в полном разгаре. Я таскался по балаганам глазеть на народ, продрог и промочил ноги, а зачем ходил – бог весть…

По набережной гулявших было много; было также довольно нарядных экипажей, но в этом отношении Петербург не может равняться с Москвою: у нас вообще упряжь гораздо великолепнее. Московские щеголи ничего не делают вполовину; отличаться так отличаться… Здесь все гораздо проще, и, может быть, во всем больше вкуса, но для человека, привыкшего к раззолоченным каретам… здешние экипажи могут показаться несколько бедными» (44; II, 147).

Своеобразным старинным русским развлечением-гулянием было освобождение на Благовещение птиц. В этот день в публичных местах, особенно на рынках (в Москве – на Трубной площади) и у церковных оград собиралось множество торговцев с певчими птицами в клетках. Гуляющие покупали их и выпускали на волю. Вообще отношение к птицам, особенно к голубям, было связано с благочестием; голубь считался священной птицей, а его убийство – святотатством. Птичьи гнезда, если они были свиты под крышами домов и т. п., считались благословением Божиим и никогда не разорялись, даже если мешали. Лавочники по утрам выносили для птиц хлебные крошки и зерно для голубей и воробьев, крестясь при этом. В Москве, сначала вдоль «столбов» и у «глаголей» старых Верхних рядов, а после постройки новых рядов – возле храма Василия Блаженного, стояли торговки моченым горохом, и его покупали на копейку, чтобы тут же бросить голубям. На Радуницу при посещении могил на них рассыпали корм для птиц.

Гуляния воскресными и праздничными днями происходили в любом городе, даже самом маленьком. В Костроме жители ежедневно вечерами прогуливались зимой по Русиной улице, а летом по бульвару, причем несколько раз в неделю там, в специально построенной раковине, играл военный оркестр; летом там из специальной будочки велась торговля мороженым, хотя изготовлявшимся первобытным способом, но высокого качества и разных сортов. В Нижнем Новгороде конца XIX в. «к двумя часам дня начиналось гуляние… Принаряженные девушки отправлялись на «курбатовский откос», расположенный у берега Волги, как раз под знаменитым нижегородским верхневолжским «Откосом». Наверху гуляла одна публика, внизу – другая.

Нижняя публика рассаживалась группами на траве и принималась грызть орешки или лущить семечки.

Вскоре появлялась мужская молодежь… И вот дешевая «вятка» (гармоника) испускает душераздирающие звуки, а под ее аккомпанемент танцуют и поют:

Ты ли меня, я ли тебя иссушила,

Ты ли меня, я ли тебя извела…

Ты ли меня, я ли тебя из кувшина,

Ты ли меня, я ли тебя из ведра…

За кадрилью следует «лянце» (лансье), «полька-бабочка» и русская присядка с перебором», – писал нижегородский краевед, заставший еще конец XIX в., Д. Н. Смирнов (128; 503).

Б. М. Кустодиев. Масленица

Городские народные гулянья, как и деревенские, были тесно связаны с календарными народными праздниками. Город, по существу, был продолжением деревни с ее традициями, обрядами и праздниками. И точно так, как в деревне, на Святках по городам, даже столичным, ходили ряженые с колядками и славильщики, широко отмечалась Масленица с катанием в санях и сжиганием Костромы и колеса, на Пасху качались на качелях и катали яйца с лубка, за городом отмечали честной Семик, на рынках в яблочный, медовый и ореховый Спас начинали торговать соответствующей снедью, а на Покров и Красную горку играли свадьбы. Не только купечество, истово придерживавшееся старины (о мещанстве и речи нет), но и служилое дворянство и даже большая часть аристократии традиционным образом отмечали все эти праздники, тем более что и соответствующие обряды, например, водосвятие на Крещение, проводились официально. Так, в Петербурге до 1917 г. крещенское водосвятие на Неве, напротив Зимнего дворца, производилось на специально устроенных мостках митрополитом Петербургским и Ладожским в присутствии Императорской Фамилии и войск гвардии, с салютом с верков Петропавловской крепости.

Город был наполнен простонародными развлечениями. По дворам бродили цыгане и татары с ученым медведем. Появлялись во дворах и на улицах и многочисленные шарманщики, часто с ученой обезьянкой – итальянцы, немцы или сербы; шарманка играла арию из «Лючии» либо «Лучинушку», обезьянка кувыркалась и даже гадала, вынимая из ящика билетики с «судьбой». Под шарманку выступали и маленькие бродячие труппы циркачей, иногда с ученой собачкой. Резко пищал над ширмами вездесущий Петрушка, а на пристанях и буянах бурлаки и крючники устраивали самодеятельные представления, разыгрывая традиционную «Лодку» и «Царя Макс Емельяна» для многочисленных зевак, а главным образом для себя.