Запоздалая оттепель - Эльмира Нетесова

Ее голова лежала на коленях у человека. Хозяина! Он лил ей воду из кружки в пасть. Не торопил, гладил. Как собаку. Ласковая рука его дрожала. Он дышал тяжело. И молча жалел Кэрны. Так вот — и ударить, и пожалеть руками умеет этот человек, — подумалось полукровке. Ей хотелось увидеть своих волчат. Живы ли? Кэрны подняла голову. Возле избы лежал медведь. Без шкуры. А неподалеку от него ездовики, вместе с ними и волчата, расправлялись с добычей — медвежьими потрохами.

Кэрны не знала, как она оказалась у избы. Не чувствовала, когда сюда на руках принес ее человек. Волчица хотела отодвинуться, лечь подальше. Но хозяин сам осторожно приподнял ее голову, положил на медвежью шкуру. Встал, подошел к груде мяса. Отрезал большой кусок, вернулся к Кэрны. Та жадно нюхала, но встать или повернуться не смогла. Человек понял и, нарезая ножом небольшие куски, стал совать мясо в пасть волчице. Та глотала целиком, не жуя. А хозяин говорил:

— Ешь, девка, ешь, помощница, подруга ты моя хвостатая. Ешь, поправляйся. Нельзя, выходит, нам жить друг без дружки. Сегодня ты клыками своими мою жизнь из лап медвежьих вырвала. Ох, не сообрази, да не предупреди, да не задержи ты его у ручья на те минуты — не жить бы мне. Этот космач — мой подранок еще с прошлой весны. Меня он следил. И встретил бы… Да так, что нынче он бы мною пировал. То-то. Ты выручила. Век этого не забуду. — Помолчав немного, человек добавил: — Жаль, однако, что языка человечьего ты не понимаешь. А я твоего, — тяжело вздохнув, он умолк.

Волчица встала лишь на третий день. Шатаясь и хромая, поплелась в тундру. Там она ела листья клюквы и первую, зеленую морошку, цветы шикши и листья волчьих ягод… А еще через неделю уже совсем поправилась…

Человек не видел, как глубокой ночью ушла волчица в тундру. Он искал, он звал ее и не находил. Понял по-своему, что ушла она в тундру помереть. Так делали волки и собаки. Кто из них чуял близкую кончину, — уходил навсегда из стаи иль своры. Смерть приходит к каждому. В свой час. И ее встречают один на один, как забытого друга. Старые, отжившие свой век, благодарят за то, что не отняла жизнь в молодые годы, а несостарившиеся — рады свиданию с небытием, опережающему немощь и болезни. Но и те и другие благом считают на ногах встретить кончину. Идут по тундре, пока есть силы. Идут плечо в плечо со своею смертью, смешиваясь с нею дыханием, каждым шагом. Но смерть устает идти долго и валит с ног мгновенно. Иному псу иль волку даже не удается повыть, спеть тундре свою последнюю песню…

Человек приуныл. Он не знал очень важного: волка и пса, исчезнувших в тундре, обязательно отпевает стая иль свора. Они чуют разлуку за несколько дней. И в минуту смерти задерет морду вожак, заведет унылую, долгую, как осенний дождь, прощальную песню. Вожак упряжки вспомнит в ней долгие как ночь километры в тундре, измеренные не человеком, а собачьими лапами, плечами и боками. Сколько их, задыхаясь от холода и тяжестей, пробежали они бок о бок с тем, кто ушел в тундру навсегда. Вспомнит вожак, как пурговали в косматом месиве вьюги где-то под сугробами в черной, одичалой от метели тундре. И подпоет вожаку свора собачья. Уронит иной пес слезу на снег. Живую, теплую. А глянь через секунду — нет жизни в слезе. Капля льда. Все умирает в свой час…

Но свора была спокойна. Собаки не плакали в небо. Волчата весело играли с ездовиками. Переживал лишь человек. О чем он думал? Ведь свора, его ездовики были все целы. Они спокойно расхаживали или носились по берегу. Да и волчата… Вон как доверчиво лезут носами в его ладони! Большие, теплые. Тычут хозяина в бока. А тот вздыхает. С чего бы?..

Кэрны вернулась к избе не скоро, ранним утром. Всю ночь шла она из тундры к человеку. Много думала. Конечно, волчата уже подросли. А человек — она убедилась — сумеет постоять не только за себя, но за них. Ведь волчата возят его нарты. И в этом нехитром деле в ней не нуждаются. Значит, можно и остаться в тундре? Сейчас в ней сытно. Но… Тундра не любила полукровку. Вот и за эту неделю болезни сколько раз могли разорвать ее волки, изгнанные кем-то из логов! Да и волчицы… Эти прямо охотились за Кэрны. Вместе со своими волчатами. Их у каждой было не меньше десятка. Целая стая! Попробуй убеги! И полукровка пряталась под коряги, уползала в болото, куда волки не рисковали сунуться. А однажды, прижатая к обрывистому берегу, она бросилась в реку и плыла вниз по течению, едва высовывая над водой морду.

Волки бежали за нею по берегу. Но полукровка сумела переплыть реку… Пять раз за эти дни меняла Кэрны свое убежище. И порою казалось, что тундра решила свести с нею счеты — убить, пока полукровка слаба. Ни разу за все дни никто не помог Кэрны, никто не накормил, никто о ней не позаботился. И волчице все чаще вспоминался человек. Во сне она видела совсем не волчьи сны. Вот охотник снова нарезает мясо. Для Кэрны. Вот он черпает воду из ручья, поит ее. И даже костер развел, чтоб она согрелась. Ведь когда огонь погаснет, земля и пепел еще до утра будут хранить в себе его тепло…

Кэрны вспоминала, как гладил ее хозяин. Как говорил с нею, будто она вожак упряжки. И пусть не поняла его слов, но знала, что говорит хорошее. Ведь не кричит. А слова без крика — не злы. Их можно слушать и не понимая. Зная, что человек, говорящий мирно с волчицей, относится к ней хорошо.

Кэрны все чаще вспоминала волчат. Их всего четверо у нее. У волчиц в тундре детей втрое больше. У каждой почти… А почему? Чем она хуже волчиц? Ведь вот они уходят из логова, бросая волчат даже при малой опасности. Не защищают своих детей. Лишь редкие из них вступаются за подросших волчат, да и то зная наперед, что те скоро подрастут, начнут кормить волчицу. Сытно. К тому же, вступаясь за подрастающих, волчицы учат их драться. На будущее. Но совсем беспомощных ни одна не защитит. Бросит, может покинуть их и логово, испугавшись даже одинокого волка. Не говоря уже о росомахе, рыси или медведе. А вот она — Кэрны — даже у человека осталась из-за волчат. Не ушла от них в тундру. Полукровка уже миновала болото. Пересекла распадок. Скоро изба. Она уже близко. Как там ее волчата? Может, совсем отвыкли от Кэрны? А ездовики? Как они ее встретят? Ведь от полукровки пахнет тундрой, как от всех волков. Может, набросится свора, кинется рвать? Но… может, вожак узнает? Ведь лизал он ее когда-то. Нюхал. Авось, не даст ездовикам ее в обиду. А человек? Признает ли? Как встретит он ее возвращение? А может… Может, он уже перебрался в другое логово? Уехал? Как быть тогда? Кэрны даже съежилась от страха. Остановилась. Оглянулась на тундру, онемевшую от удивления: волчица сама идет к человеку! Уходит из тундры — значит, не волчица. И словно в подтверждение этого тявкнула в темноте лиса, словно смеясь над полукровкой; свистнул бурундук, будто, потешаясь, гнал Кэрны из тундры; человеческим голосом заплакал заяц, точно дразня волчицу. Тундра родила полукровку, но не дала жить в стае. Лишь выжить позволила. Так стоит ли в нее возвращаться? Лучше забыть… Она вздрогнула от внезапного воя, донесшегося издалека, и, сорвавшись с места, понеслась без оглядки вперед.

Кэрны подошла к избе осторожно. Раньше ее караулил лишь вожак. А сегодня ждали все псы и волчата. Они первыми узнали волчицу, кинулись к ней. Облизывали похудевшую морду, впалые бока, визжали от радости. И тут вся свора подскочила к полукровке. Собаки виляли хвостами, лизали волчицу. А вожак даже нюхал, терся носом о ее шею. И долго смотрел на Кэрны грустными, начавшими слезиться глазами.