Избранные произведения - Лайош Мештерхази

как им уехать на Запад. По-видимому, теперь, когда они вернулись, снова вспыхнула старая любовь.

— У него, кажется, есть какое-то дисциплинарное взыскание?

— Дело не серьезное. Оно скорее произошло по неосмотрительности, чем из-за нарушения закона. Честный человек. И хотя он из буржуазной семьи, бывший чиновник, но благонадежный…

— Вы в нем уверены, товарищ?

На другой день утром снова заседала комиссия, теперь уже в помещении райкома компартии. Мере подытожил результаты расследования дела Андришко.

— Разве вы не понимаете, товарищи, — сказал он в заключение, — что если бы даже товарищ Андришко и был неправ, то и тогда следовало бы постоять за него? Ведь речь идет о несущественных, о формальных ошибках! Можно ли нам из-за этого сдавать позиции и терпеть поражение от правых?

Секретарь соцдемов вынужден был раскрыть карты.

— Да… Да… — подтвердил он, часто моргая, и усы его смешно зашевелились. — Мы тоже думали об этом. Позиции рабочих партий нельзя сдавать. Это было бы серьезным тактическим промахом. Очень серьезным!

— Так в чем же дело?

— Могли бы помочь, могли сделать так, чтобы товарищ Андришко вышел из этого дела сухим и держал бы ответ только перед партией. И в этом случае, мы думаем, что за два-три месяца прекратились бы всяческие разговоры и домыслы, не так ли?… Одним словом, ссылаясь на болезнь или еще на что-нибудь, он должен добровольно отказаться от своего поста в пользу другой рабочей партии.

Секретарь умолк, как бы ожидая ответа, потом продолжал:

— А на его место мы хотели бы поставить товарища Марковича. Мы его хорошо знаем — замечательный товарищ, старый деятель рабочего движения…

Сразу после обеда начало темнеть. Гитта расчесывала волосы в ванной комнате. Она уже много раз провела редким черным гребнем по своим светлым, спадающим на плечи волосам; ей нравилось, как потрескивают электрические разряды. Потом, быстро сбросив халат, она перешла в гостиную, надела новый костюм. Некоторое время она рассматривала себя в темноватом от сумерек зеркале, примерила несколько безделушек, прикалывая их по очереди на лацкан жакета, и наконец остановилась на желтом янтарном кулоне. Позвонили. В передней послышались шаги, и дверь в гостиную отворилась. В зеркале она увидела входившего Фери Капринаи. Пружинистым, широким и уверенным шагом спортсмена он прошел через комнату, мягко ступая по толстому ковру.

— Я не рано?

— Нет, нет! Сейчас должны прийти и папа с мамой.

Говорили о погоде, о городских сплетнях. Гитта повесила в гардероб платье. Фери Капринаи рассматривал в углу у стола граммофонные пластинки.

— Новые?

— Несколько штук привезли с собой. Английские и немецкие. Погодите… — Она совсем близко подошла к молодому человеку. — Этот английский вальс очень мил. Я достала его в Вене.

Два-три оборота игла тихо прошуршала по пластинке, потом зазвучал низкий, страстный женский голос.

— Разрешите?

Они начали танцевать на полоске пола всего в один шаг, между окном и большим ковром.

— Я вижу, Руди Янчо теперь снова стал усердно похаживать к вам?

Девушка не отвечала. Вся отдавшись танцу, она тихо напевала мелодию песни.

Светлые, подкрученные усы молодого человека саркастически поползли в стороны, на полном и широком лице появились маленькие складки.

— Видно, большая любовь?

— Откуда мне знать! — коротко ответила девушка, продолжая напевать. Она не улыбнулась и даже не бросила кокетливого взгляда на Фери.

— Ну, конечно, вы только о себе можете знать!

Как будто не слыша его слов, она пела. Потом, повернув голову в сторону, бросила скучающий взгляд в окно. Фери едва заметно привлек ее к себе за талию. Не сопротивляясь, Гитта дала обнять себя, словно так полагалось по танцу. Она уже чувствовала у своего виска его дыхание.

— А сильную бы я получил пощечину, если бы сейчас поцеловал вас?

Девушка как-то странно рассмеялась.

— Как знать!

Его полные выпяченные губы уже коснулись левого виска Гитты. Он запрокинул ее голову. Некоторое время они танцевали молча. Но едва подошли к оконной нише, Фери остановился и прильнул к губам девушки. Сначала они обменялись коротким поцелуем, потом застыли в долгом, перехватившем дыхание…

— Гитта! — прерывающимся голосом заговорил Фери. Лицо его покраснело. — Милая, дорогая! Ты будешь моей, я никому не отдам тебя!

— Но-но! — резко запротестовала она. Потом ее глаза игриво засверкали, и она тихо, подчеркнуто просто сказала: — Это все потому, что вам пришелся по вкусу поцелуй. Не желаете ли вы теперь, чтобы я тут же, как пишется в романах, «страстно отдалась вам»?

— Гитта!

— Тс-с! — она кивнула головой в сторону граммофона и опять стала подпевать низкоголосой певице:

Leg mir nur vertraulich

das Herz zu meinen Fьssen

und wart, wir werden's einmal noch

wirklich geniessen, — doch jetzt hab'ich noch Spleen,

habe'ich noch keine Laune…[30]

Вы понимаете по-немецки?

— Да…

Открылась дверь, и вошел Янчо. Танцующие отпрянули друг от друга.

— Скажите пожалуйста! Я только сейчас заметила, что стало совсем темно, — сказала Гитта. — Руди, зажги свет!

Вице-бургомистр опаздывал. Сначала появилась госпожа Сирмаи. Молодые люди по очереди танцевали с Гиттой, а в перерывах беседовали с ее мамашей у большой, выложенной коричневыми изразцами печки. Янчо был не в настроении и говорил мало.

— Гитта, — начал он во время второго танца, — я не хотел бы ревновать тебя… Это так унизительно!

— Что такое? Что ты мелешь?

— Только то, что я… я не хочу делить свою любовь. Я вижу, как Фери Капринаи…

— Не понимаю, на каком основании ты предъявляешь мне ультиматум… У тебя что, температура? Ты, может, не здоров?

— Ты же знаешь, как я люблю тебя…

— Ну и что же? — с наивным удивлением взглянула она на него.

— Ты сказала, что не отказываешься от своих обещаний…

— У тебя хорошая память! Тогда, может, ты вспомнишь, что я тебе обещала?

— Мы встречались с тобой, об этом говорил весь город…

— Ты хорошо знаешь — мне нет дела до того, что говорит город!

— В сорок четвертом, однажды вечером, в день святого Иштвана…

— …ты сказал, что хочешь жениться на мне. Ну и что?

— Но ты же тогда поцеловала меня, вернее, ответила на мой поцелуй.

— А я и не знала до сих пор, что поцелуи что-либо говорят! Так что же я сказала?

— Тогда ничего. Но потом ты сказала, что…

— Что подождем еще, — не это ли я сказала?

— Но ты добавила: обязательно.

— Да, я и это сказала. Потому что тогда я так чувствовала. Правда, я сказала еще: может быть. Я и теперь говорю: может быть. Давай подождем… Откровенно говоря, меня ничто не заставляет спешить с замужеством. И