Корпорация "Попс" - Скарлетт Томас

— Пропусти нас, Батлер, — говорит Майкл, втиснувшись в очередь передо мной.

— Да, спасибо, Батлер, — говорит его приятель Марк.

Аарон смотрит на меня вроде как в замешательстве, потом тоже влезает вперед. Судя по всему, так по-дружески они со мной поговорили в последний раз, но кому какое дело? Вообще-то мне есть до этого дело, но ничего изменить я не могу. Защитной оболочки у меня просто-напросто больше нет. Я думаю о Рокси — как ей были напрочь по барабану такие вещи. Смогу ли я себя роксифицировать? Хватит ли смелости?

— А почему ты в столовке вдруг стала обедать? — спрашивает Майкл.

Я краснею и смотрю в пол.

— По-моему, ваша кодла обычно торчит в портакабике и лопает свежий воздух вместо ланча, нет? — вторит Марк.

— Да, — отвечаю я, хотя, наверное, лучше было бы кокетливо захихикать и сказать «нет». Но как тут стоит ответить, вообще не ясно. По идее, с мальчиками вот так вот, одной, контактировать нельзя. Вот почему девочки все время ходят парами или группками.

И, словно мальчики уже ощущают вокруг меня ауру изгоя, они вскоре совсем перестают меня замечать и знай лупасят друг друга по плечам, пока мы приближаемся к кассе. Я едва успеваю заметить Алекса — он несет свой бесплатный ланч в одиночестве (у него есть особые карточки). Я никогда в жизни не смогу с ним сидеть, потому что он — парень. Так с кем мне сесть? Никого нет, так что я сижу одна. Я сижу одна, одиноко ковыряю пирог, картошку и фасоль, и каждая секунда понемногу убивает меня. Но по крайней мере я свободна.

Именно в этот уикенд Рэйчел отпускают домой на Exeat — по-латыни это значит «выходные дома» или что-то типа того. В субботу утром мы катаемся с ней на пони, и я ее обгоняю; я бесшабашнее, чем обычно. Днем мы чистим лошадок и разговариваем про наши школы. Ее школа отличается от моей, но все равно это лабиринт из неловкостей и досад. Каждую ночь приходится переодеваться на глазах у других девчонок. Ты обязана «втрескаться» в девчонку постарше, и тогда она становится твоей «телкой», а ты ее «телочкой» (представьте только, что на это сказали бы «нашенские» в моей школе! ничего лесбиянистей они в жизни не слыхивали!). Рэйчел говорит, это не имеет никакого отношения к любви, сексу и так далее, телку тебе нужно иметь только потому, что они есть у всех. А твоя популярность, по ее словам, измеряется количеством писем, которые ты получаешь от друзей (а не от родителей), и успехами в музыке и театре.

Я рассказываю ей обо всех своих проблемах.

— Ужас страшный, Алиска, — охает она.

— Знаю.

— Как хорошо, что у нас в школе мальчиков нет.

— Да уж. Точно.

— А знаешь, можно ведь сменить школу, — говорит она. — Ты могла бы перейти в мою. Могла бы поселиться в моей общаге, и мы были бы лучшие подруги. Было бы зашибись!

Разумеется, я могла бы. Но когда мы заводим об этом разговор с моим дедушкой, он просто говорит «нет». Он всегда оттаивал, увидав Рэйчел, но как она его ни умасливает, как сладко ему ни улыбается, сколько ни выпрашивает еще одну банку его объеденного мармелада для своей мамы, он знай твердит «нет». Ну, то есть, разумеется, про мармелад он говорит «пожалуйста», а «нет» говорит про переход в другую школу.

— Даже если бы это было нам по карману, — объясняет он мне позже, — я не верю в частные школы. Тебе лучше оставаться, где ты есть, и общаться с обычными детьми.

Так что придется добывать деньги самой. Я мысленно вычисляю, сколько, по реалистическим прикидкам, смогу выручить на автомойке, плюс если факторизую и расшифрую код Королевского общества покровительства искусствам, и если выясню, что написано на моем кулоне и найду сокровище. Вероятно, что-то около одного миллиона ста двадцати фунтов. Или часть суммы будет в долларах? Как бы то ни было, я составляю список и решаю начать расшифровку, как только Рэйчел вернется в свою школу.

Где-то к четырем дня я успеваю создать несколько коллажей, иллюстрирующих мою кулонно-фенечную идею. Я использую картинки, вырезанные из журналов, и вдохновляюсь стоп-кадрами из документалок; коллажи представляют собой как бы одноактные мини-пьесы. Для каждой я карандашом нарисовала группу тинейджеров, а потом добавила «цвет» — и в прямом, и в переносном смысле — с помощью предметов, вырезанных из журналов. По ощущению очень похоже на спальню образцовой девушки-тинейджера, которую на прошлой неделе мы видели на семинаре. Но, конечно, тут все про девушку-тинейджера как индивидуальность. Что они на самом деле носят с собой/держат при себе? Что все это означает? Делаю заметку: помимо символов, сообщающих «вот что мне нравится», кубики фенечек могут говорить «я доступна», «я недоступна», «я живу в Лондоне», да что угодно.

Примерно в полпятого нарисовывается Дэн. У него с собой сумка.

— Что, вся в работе? — говорит он, увидев мои коллажи.

Я инстинктивно убираю их с глаз подальше.

— Вроде того.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, сев в кресло, которое все так же стоит у кровати, куда его поставил Бен.

— Так себе, — отвечаю я. — Что у тебя в сумке?

— Мореходство, бэби, — говорит Дэн. — Компас, морские карты. — Он передает мне сумку. — Ты победила в номинации «навигатор», так что все это тебе.

— Ох. — Я вынимаю вещи из сумки. Большая карта, сложенная в несколько раз, бинокль, линейка с колесиками и необычный компас, я таких раньше не видела. Здоровенная штуковина из пластика с дырочкой в боку, никакого окошечка или циферблата.

— А это еще зачем? — спрашиваю я, разглядывая устройство.

— Это азимутальный компас, — отвечает Дэн. — С его помощью можно замерять азимут.

— Как?

— Направляешь на предмет и смотришь в дырочку.

Для пробы нацеливаюсь на стену. Вижу цифры: 13 градусов на северо-восток.

— О. — Я проверяю другую стену. — А где же тогда секстант?

— Секстант? — смеется Дэн. — Это не Средневековье. У нас есть ГСП, так что и без секстанта обойдемся.

ГСП. «Глобальная Система Позиционирования».

— Если у нас есть ГСП, зачем нам все это?

— Все равно придется размечать азимуты на карте, — вздыхает Дэн. — И это клево. Тебе понравится. Тут все строится на треугольниках и всякой математике. Вот почему тебя выбрали на эту роль.

— То есть вы не просто подсунули мне халтуру, потому что я больна? — спрашиваю я.

— Что? Нет! Быть в экипаже навигатором — всегда очень клево. Сидишь себе в каюте с линейкой и картами, и голову наружу высовываешь, только если хочешь замерить азимут. Все остальные мокнут как жопа, но навигатор — всегда в тепле и уюте, чертит треугольники и пытается установить, где же судно реально находится. Море — оно такое, огромное и везде одинаковое. А еще в нем полно рифов, скал, обломков кораблекрушений и так далее. Выяснить, где ты в нем, — это надо по правде наловчиться.