Обреченность - Сергей Герман

«Ну вот, я уже и генерал. За какие-то четыре года от майора Красной армии – до генерал-майора вермахта. Неплохая карьера. Еще не стар, полон сил, честолюбив».

Кононов продолжал стоять спиной к адъютанту и смотрел в окно. Лейтенант кашлянул. Кононов забыл, что он все еще здесь.

– Иди, Петр. Иди. И приготовь мне генеральский мундир. Я знаю, что он у тебя уже пошит. Через час едем к Власову.

Адъютант вышел. Кононов вновь подошел к столу. Сел. Защемило в груди… не вздохнуть… Будто кислорода не хватает! Что это… сердце? Завтра будет сорок пять – маловато для старости. Хотя кто знает – может быть, в самый раз, потому что все уже позади. Жизнь прожита. Что впереди?

«Когда-то я был казачонком Ваней, потом командиром полка Красной армии, полковником вермахта, генералом русской освободительной армии. Что еще уготовила мне судьба?»

За спиной снова скрипнула дверь. Кононов повернул голову. В руках Арзамасцева блеснуло золотое шитье погон.

– Ваш мундир, господин генерал. Пора, – сказал адъютант. – Машина ждет.

Через полчаса, переодевшись, Кононов вышел на улицу вслед за лейтенантом. На улице было еще совсем темно. Серый «опель-капитан» урчал у подъезда. Дворники скользили по стеклу, разгоняя капли дождя. Генерал, оглянувшись на дом, поднял взгляд к тому окну, из которого он пару минут назад смотрел на улицу. Стекла блестели, омытые дождевой пылью; сквозь этот водяной блеск ничего не было видно.

Петр Арзамасцев распахнул перед Кононовым дверцу, пропуская его на заднее сиденье, сам обошел машину, сел рядом с водителем, привалился к двери плечом.

У Кононова внезапно дернулась щека. Сердце сжало словно клещами, показалось, что он вновь, как в детстве, остался один на всем белом свете, без крыши над головой. «Глупости, – сказал сам себе Кононов. – Через несколько дней для меня война закончится. Все будет хорошо».

* * *

В каждой немецкой пехотной дивизии официально имелось два священника разных конфессий, католические и протестантские. В казачьих же частях были православные священники, которые служили полевые молебны и духовно укрепляли казаков. По благословению и личному распоряжению митрополита Анастасия в 1-ю дивизию были направлены протоиереи Валентин Руденко и Александр Козлов. Немного позднее прибыли священники Феодор Малашко и Александр Тугаринов. Они считали себя казаками дивизии. Вместе со всеми делили победы и поражения, и были для них не только служителями Бога, но боевыми товарищами. Вместе с казаками священники шагали под палящим солнцем и под дождем, тряслись в седле или кузове автомашины по пыльным дорогам. Они благословляли казаков на смерть и молились за них под огнем противника. Их оружием был только крест, броней – молитвенник. Поэтому, когда немецкое командование потребовало удалить из казачьих частей православных священников, фон Паннвиц проигнорировал приказ и немногословно доложил: «В моих частях около 40 тысяч православных, протестантов, римских католиков, греко-православных, магометан и буддистов. Все они привыкли начинать бой с молитвы. В случае, если священники будут удалены, я опасаюсь трудностей религиозного характера». Священники остались. Протоиерей Валентин Руденко был назначен дивизионным священником 1-й казачьей дивизии. Происходил из казаков, рожак станицы Усть-Лабинской. Во время Гражданской войны служил священником при штабе генерала Врангеля. Часто разъезжал по полкам и эскадронам дивизии, где проводил церковные богослужения.

Новость о том, что прибыл отец Валентин, среди казаков распространялась быстрее молнии. Приезжая к казакам, он старался привезти не только молитвенники, но и несколько пачек сигарет или плиток шоколада. Утренними часами по воскресеньям отец Валентин служил в Православной часовне при кладбище, на котором во время Первой мировой войны оказались похоронены триста их собратьев, содержавшихся в местном лагере. Эту часовню еще в начале 20-х годов построили бывшие русские военнопленные и эмигранты.

* * *

Тяжелая серая машина медленно тронулась в путь.

Свет желтых фонарей расплывался по мокрой брусчатке и стекал под канализационные решетки.

Впереди, рядом с водителем сидел адъютант. В салоне опеля было тепло, пахло дорогой кожей, разогретым двигателем.

Кононов вспомнил верного Лучкина. Нахмурился. Жаль Алексея, столько прошли вместе. Но в последнее время он совсем уж сорвался с катушек. Стал бросаться на своих, стрелять без разбора. Мальчики кровавые, что ли, стали мерещиться в глазах? Пришлось отдать команду на ликвидацию.

На выезде из города фары высветили ограду старого кладбища, аккуратно подстриженную живую изгородь, небольшую часовню. Кононов приказал всем остаться в машине, сам перекрестился и шагнул на крылечко. Приоткрыл тяжелую дверь. На него пахнуло запахом воска и ладана. В часовне царил полумрак, тускло мерцали свечи. Дрожали огоньки пламени перед иконами. Свет от горящих свечей был какой-то неровный, ломаный, и в нем дрожал лик Христа, который колыхался снизу вверх. Глаза сына-Бога были внимательны и пронзительны. Кононов видел, чувствовал это. Он пробовал отвести свои глаза от этого пронзительного взора, заглядывающего ему в самую глубину души, оглядывал стены, потолок, пол. Но потом опять встречался с ним взглядом – и невозможно было от него избавиться.

Генерал сжал кулаки и выдохнул:

– Господи!.. Ну чего же ты еще ждешь от меня? Я верил в милость и доброту твою, и сделал все, что смог. Не требуй от меня того, что я сделать уже не в силах!

За спиной раздался еле слышный шорох шагов.

– Ты искал меня, сын мой? – раздался негромкий голос.

Кононов резко обернулся. Перед ним стоял невысокий священник. Он вышел без ризы, в одном стихаре и фиолетовой камилавке, прикрывавшей голову. Через стекла очков на него глядели внимательные глаза.

Кононов склонил голову.

– Да, Ваше Высокопреподобие.

– Я слушаю тебя, сын мой.

Кононов заговорил, волнуясь, медленно подбирая слова.

– Вы знаете меня, отец Валентин. Знаете и мою жизнь. Я много воевал и много убивал. Не жалел ни себя, ни друзей, ни врагов. Шел к своей цели. Но сегодня я понял, что все было зря. Я устал от такой жизни, решил уйти. Хочу попросить прощения у Господа за все зло, что причинил.

Старый священник перекрестил его.

– Как бы ни были велики грехи твои, сын мой, Господь простит. Постарайся больше не грешить.

Отец Валентин повернулся к Кононову спиной и пошел в ризницу.

– Это как получится, Ваше Высокопреподобие. Велики грехи мои, и новые не прибавят большего, – усмехнулся Кононов уголком рта.

– Главный твой грех не в том, что ты убивал, а в безверии твоем. Не веришь ты ни в Господа, ни в людей. Нет Бога в твоем сердце. Но это пройдет. Если твое сердце ищет ответа на вопросы, тогда найдет и дорогу к Богу. А у Господа милости много, на всех хватит. Ступай, сын мой, – не поворачивая к нему головы, медленно сказал отец Валентин.