Убийство в теологическом колледже - Филлис Дороти Джеймс

Вероятно, вас интересует прискорбная смерть Агаты Беттертон, еще одной несчастной женщины. Здесь просто неожиданно выпал шанс, и я им воспользовался. Возможно, вам казалось, что она с лестницы слышала, как я звонил миссис Крэмптон. Это не так. Тогда она меня не видела. Однако мисс Беттертон заметила меня в ночь убийства, когда я возвращал ключи. Тогда я не мог ее убить и решил подождать. В конце концов, ее все считали сумасшедшей. Даже если бы она обвинила меня в том, что я был в здании после полуночи, сомневаюсь, что ее слова имели бы такой же вес, как и мои. Но все произошло несколько иначе: она пришла ко мне в воскресенье вечером и сказала, что мой секрет в безопасности. Она никогда не отличалась ясностью ума, но дала понять, что тот, кто убил архидьякона Крэмптона, мог ее не опасаться. Слишком большой риск для меня.

Вы ведь понимаете, что не сможете доказать ни одну из этих смертей? Одного мотива недостаточно. А если это признание будет использовано против меня, я от него откажусь.

Я узнал кое-что неожиданное про убийство в частности и про насилие в общем. Вам, Дэлглиш, это, наверное, известно: в конце концов, вы эксперт в подобных делах. Но лично я нашел это интересным. Первый удар я нанес умышленно, не обошлось без естественной брезгливости и некоего отвращения, тут пришлось собрать всю волю в кулак. Я мыслил четко и однозначно: мне нужно, чтобы этот человек умер, и это самый эффективный способ его убить. Я рассчитывал обойтись одним ударом, максимум двумя, но уже после первого меня захлестнула волна адреналина. Жажда насилия взяла верх, и я продолжал наносить удары, уже бессознательно. И даже если бы в тот момент появились вы, сомневаюсь, что я смог бы остановиться. Первобытный инстинкт убийства берет верх не тогда, когда вы замышляете насилие. Он захватывает, когда вы наносите первый удар.

После ареста я не видел сына. Он не желает со мной встречаться, и сомнений нет – это к лучшему. Всю жизнь я прожил без чувства привязанности, и как-то неловко позволять себе его сейчас.

На этом письмо заканчивалось. Отложив его в сторону, Дэлглиш подумал, как Грегори выдержит заключение, которое может продлиться десятилетия. Хотя если дать ему книги, то, скорее всего, он выдержит. А вдруг именно сейчас он смотрит в окно из-за решетки и хочет вдохнуть свежесть этого весеннего дня?

Дэлглиш завел автомобиль и поехал прямиком в колледж. Открытая нараспашку парадная дверь впускала внутрь солнечный свет, и он сделал шаг в пустоту коридора. У подножия статуи Девы Марии все еще горела лампа, в воздухе витал слабый церковный запах ладана, мебельной политуры и старинных книг. Но складывалось впечатление, что дом уже частично оголен и покорно ожидает неизбежного конца.

Звука шагов коммандер не расслышал, но внезапно осознал чье-то присутствие и, подняв голову, увидел, что наверху лестницы стоит отец Себастьян.

– Доброе утро, Адам, поднимайтесь, прошу вас, – позвал он.

Дэлглиш подумал, что директор впервые назвал его по имени.

Войдя за ним в кабинет, Дэлглиш отметил некоторые изменения. Над камином больше не висела картина Бёрн-Джонса, буфет тоже исчез. Слегка изменился и отец Себастьян: снял сутану и теперь носил костюм с пасторским воротником. Он стал выглядеть старше – своеобразная плата за пережитое. Однако строгие и красивые черты нисколько не утратили властности и уверенности, кое-что даже прибавилось: сдержанная радость успеха. Он получил должность заведующего кафедрой в университете, престижное место, именно то, чего он, должно быть, желал. Дэлглиш поздравил его.

– Спасибо, – поблагодарил Морелл. – Хотя говорят, что возвращаться – плохая примета, я надеюсь, что мое будущее и будущее университета докажут обратное.

Они присели и несколько минут беседовали, проявляя необходимую вежливость. Не в характере Морелла было чувствовать себя неловко, но Дэлглиш ощущал: священнику еще досаждала неприятная мысль, что сидящий напротив человек когда-то считал его возможным подозреваемым в убийстве. Коммандер сомневался, что Морелл забудет или простит ему унижение, которое испытал, когда снимали отпечатки пальцев. Тем не менее сейчас, словно чувствуя признательность, бывший директор рассказал Дэлглишу о том, что произошло в колледже.

– Всем студентам нашли места в других теологических колледжах. А четверых из них, с которыми вы познакомились, когда был убит архидьякон, приняли в Каддесдон или колледж Святого Стефана, в Оксфорд.

– Так Рафаэль собирается пройти посвящение? – удивился Дэлглиш.

– Конечно. А вы думали, будет иначе? – И добавил после паузы: – Рафаэль проявил щедрость, но он все же останется богатым человеком.

Морелл продолжал рассказывать о священниках, причем более откровенно, чем ожидал Дэлглиш. Отец Перегрин принял должность хранителя библиотечного архива в Риме, в городе, в который он всегда страстно желал вернуться. Отцу Джону предложили работу капеллана в женском монастыре возле Скарборо. Так как священник сидел за совращение малолетних, ему предписывалось регистрировать любую смену адреса, и было похоже, что женский монастырь станет ему таким же надежным убежищем, как и колледж Святого Ансельма. Дэлглиш, еле сдержав улыбку, согласился про себя, что более подходящее место сложно даже представить. Отец Мартин покупал дом в Норидже и переезжал туда вместе с Пилбимами, которые будут присматривать за священником, а после смерти унаследуют дом. Хотя право Рафаэля на наследование подтвердили, юридический статус был запутан, и предстояло во многом разобраться, включая вопрос, отойдет ли церковь местному духовенству, или ее придется секуляризировать. Рафаэль побеспокоился о том, чтобы ван дер Вейден остался запрестольным образом, и картине подыскивали подходящий храм. Пока ее вместе с серебром держали в банковском хранилище. А еще Рафаэль решил передать Пилбимам их коттедж, а Эрику Сертису – его. Главное здание продали центру медитации и нетрадиционной медицины. В тоне, которым об этом сообщил отец Себастьян, проскальзывала неприязнь, но Дэлглиш догадался, что, по мысли священника, все могло быть и хуже. Между тем четверо священников и персонал по просьбе попечителей временно оставались в колледже до передачи здания.

Когда стало понятно, что разговор окончен, Дэлглиш протянул отцу Себастьяну письмо Грегори со словами:

– Думаю, у вас есть право кое-что узнать.

Отец Себастьян читал молча.

– Спасибо, – сказал он в конце, свернув письмо и отдав его Дэлглишу. – Удивительно, как человек, который любил язык и литературу одной из самых великих мировых культур, унизился до столь дешевого самооправдания. Мне говорили, что все без исключения убийцы заносчивы, но эта заносчивость почти роднит его с мильтоновским Сатаной. «Прощай, раскаянье, прощай, Добро! Отныне, Зло, моим ты благом стань». Интересно, когда он в последний раз перечитывал «Потерянный рай»? Архидьякон Крэмптон, критикуя меня, в чем-то оказался прав. Мне следовало бы посерьезнее отбирать тех людей, которых я приглашал здесь работать. Вы же останетесь на ночь, я полагаю?

– Да, отец.

– Мы все очень рады. Надеюсь, вам будет удобно.