Порочная королева. Роман о Екатерине Говард - Элисон Уэйр

В этот момент часы пробили шесть, и Екатерина вновь залилась слезами, вспомнив, что каждый вечер в это время мастер Хинидж доставлял ей вести от короля, если тот не мог прийти к ней, и часто – любовные послания. Когда она сказала об этом Кранмеру, тот лишь печально улыбнулся.

Екатерина откинула голову на спинку кресла. Слез у нее больше не осталось, она чувствовала себя нездоровой. Нос был заложен, зажатый в руке платок промок насквозь.

– А теперь готовы ли вы рассказать мне правду, которая кроется за выдвинутыми против вас обвинениями? – спросил архиепископ.

– Да, но кто меня обвинил? – отозвалась она.

– Я не вправе открывать вам это, но с вашей стороны было бы разумно сделать заявление. Сэр Джон запишет ваши слова. Во-первых, тут должна быть преамбула. Сэр Джон, напишите следующее: «Будучи допрошенной милордом Кентерберийским, я, Екатерина, королева Англии, отвечаю честно и по совести, как буду отвечать в день Страшного суда, и по обету, данному при крещении и на причастии в недавний День Всех Святых». Надеюсь, вы понимаете меня, мадам?

– Да, милорд.

– Хорошо. Теперь вы под присягой. Я хочу спросить вас о ваших отношениях с Фрэнсисом Деремом. Вы разделяли с ним ложе до замужества с королем?

Екатерину бросило в жар.

– Да, – едва слышно произнесла она. – Но это было задолго до того, как я познакомилась с его милостью.

Кранмер ничего не сказал.

– Кажется, имела место помолвка между вами и Деремом, которая может сделать недействительным ваш брак с королем.

Значит, это Фрэнсис проболтался! Он уничтожил ее! Однако, казалось, Кранмера больше интересовала эта несчастная помолвка, чем ее сожительство с Фрэнсисом. Может, целью этого расследования было все-таки расторжение брака?

Уже лучше владея собой, Екатерина старательно подбирала слова:

– Я признаю, что мистер Дерем много раз вынуждал меня дать согласие на замужество с ним, но, насколько помню, я ни разу не входила с ним в другие соглашения, кроме тех, о которых упомянула. Он просил у меня обещание выйти за него замуж, но я думала, что это не считается настоящей помолвкой.

– Не считалось бы, если бы за этим не последовало совокупление плоти, – строго проговорил Кранмер. – Но оно последовало вслед за подобным обещанием, верно? Вы поклялись верой и правдой, что не будете иметь другого супруга, кроме Дерема!

– Нет, я уверена, что никогда не давала такой клятвы, – упиралась Екатерина, опасаясь, что признание не сулит ей ничего хорошего.

Кранмер начал раздражаться:

– Вы когда-нибудь говорили Дерему: «Заверяю, что люблю вас всем сердцем»?

– Не помню, чтобы я когда-нибудь произносила такие слова, – ответила она, сознавая, что, вероятно, без них не обошлось.

– Какими памятными вещами и подарками вы обменивались с Деремом?

– Я подарила ему пояс и рукава для рубашки. Их сделала одна леди из Ламбета. Больше я никаких подарков ему не делала, за исключением тех вещей, которые он взял у меня и оставил себе против моей воли. – Екатерина определенно не собиралась упоминать о деньгах, которые вымогал у нее Фрэнсис.

Кранмер покопался в своей кожаной суме и вынул из нее кольцо:

– Это нашли среди вещей Дерема.

Екатерина увидела материнское кольцо с рубином, которое она отдала Фрэнсису, думая, что их любовь продлится вечно.

– Оно не мое, – солгала она, чувствуя укол совести оттого, что предавала свою мать. О Боже, если кольцо у них, значит и Фрэнсис тоже!

– Какие подарки делал вам Дерем, мадам? – спросил Кранмер.

– В основном знаки любви. Он знал одну горбунью в Лондоне, большую искусницу в изготовлении цветов из шелка. Она сделала для меня французский фенхель, и еще он подарил мне шелковую фиалку на Новый год, хотя миледи Норфолк вернула ему цветок. Он купил мне подкладочного шелку на стеганый чепец, и я отдала его одному человеку в доме миледи – кажется, его звали Роуз, – чтобы тот вышил любой узор, который посчитает подходящим.

– Вы просили, чтобы чепец украсили францисканскими узлами?

– Я не просила мистера Роуза украшать чепец францисканскими узлами, что он может подтвердить, если не лишен чести, он сам расшил ими шапочку. – Важно было показать, что ее не особенно интересовал Фрэнсис.

– Но когда Дерем увидел ее, он воскликнул: «Что, женушка, тут францисканские узлы для Фрэнсиса!»? – допытывался Кранмер. – Мне кажется, то, с какой фамильярностью он использовал это слово «женушка», безусловно, указывает на существовавшее между вами соглашение о помолвке.

– Нет, милорд, это всего лишь самонадеянность мистера Дерема, – не сдавалась Екатерина.

– Вы обменивались еще какими-нибудь подарками?

– Нет, насколько я помню, за исключением того, что в начале тура по стране он дал мне десять фунтов золотом. Я приняла это за взятку, так как он хотел получить место при моем дворе.

– Правда ли, что он оставил вам сто фунтов, когда покидал двор в Ламбете?

– Да. Это была бо́льшая часть его сбережений. Он сказал, что, если не вернется, я могу считать эти деньги своими.

Кранмер откинулся на спинку кресла и улыбнулся:

– Это, мадам, доказывает, что отношения были установлены. Дело жены – следить за деньгами мужа.

– Но я сделала это в качестве одолжения, не как жена, уверяю вас, – заявила Екатерина.

Архиепископ повернулся к сэру Джону:

– Прошу вас, принесите сюда показания королевы. Мадам, прочтите, что вы сказали, и подтвердите, все ли записано верно. – Он подал ей документ.

– Да, все верно, – через некоторое время сказала она.

Часы на дворе пробили семь.

– Становится поздно, и вам нужен отдых, мадам, – сказал Кранмер. – Я вернусь завтра, и мы продолжим. Помните, если вы признаетесь в своих проступках, хотя закон лишает вас права на жизнь, король намерен проявить к вам свое самое милостивое снисхождение.

Слова Кранмера настолько потрясли Екатерину – как можно лишить ее права на жизнь? – что она едва слушала архиепископа, который говорил, что ей следует обратиться с письменным прошением к Генриху, сознаться в своих прегрешениях и молить его о пощаде.

У нее отняли право на жизнь… Она не имеет права на жизнь. Екатерина не могла выбросить эти слова из головы. После ухода Кранмера и Дадли она снова залилась слезами. Как же она одинока, как беспомощна и почти ничего не знает о законах!

Часом позже, когда Екатерина, едва держась на ногах, вошла в спальню, все дамы встали и искательно взглянули на нее. Но она не осмелилась поделиться с ними. Им приказали ничего с ней не обсуждать, и Екатерина подумала, что, вероятно, ее служанкам велено шпионить за своей госпожой. Да и в любом случае, что они могут знать о том, как устроены законы?