Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

Ли, прослышав о том, что Ван Лунь должен вскоре прибыть в их город по юго-западной дороге, вышел его встречать, спрятав в складках одежды два длинных ножа и кинжал; недалеко от города он, переодетый нищим, наткнулся на воинскую роту и привлек внимание солдат своим подозрительным спокойствием; его остановили, он ответил на их вопросы — кто он и где живет; а дальше все было примерно так же, как со стариком Чу и сотнями других. Когда его спросили, не принадлежит ли он к «поистине слабым», Ли сказал, что он просто нищий и идет, никому не мешая, своей дорогой; его хотели обыскать, он начал сопротивляться, быстро погиб в схватке, и только его голова проделала обратный путь на северо-восток.

Та рота квартировалась в старом ямэне в черте городских стен. Барабанная дробь возвестила начало первой ночной стражи; участники собрания все еще сидели в продолговатом зале, при занавешенных окнах. Когда кто-то, услышав условленный стук, открыл дверь, через порог переступил худощавый человек; его тут же остановили, посветили в измазанное сажей лицо; оказалось, это был Го. Многие недоумевали: чего ему здесь надо? Все знали, что он ведет агитацию в других, хотя и дружественных им гильдиях. Го вежливо попросил предоставить ему убежище; сказал, что боится, ибо знакомый цензор предупредил его кое о чем, и теперь он сам хочет предупредить их: ходят слухи, будто городские власти ожидают прибытия большого воинского подкрепления, чтобы с его помощью разгромить подозрительные гильдии. Самые пугливые, обойдя низкий столик с чайными чашками, закричали, что предупреждать их — не его забота; во что, интересно, он их хочет втравить?

Го обнажил по локоть правую руку и показал три звездообразных шрама от ожогов, которые в свое время нанес ему, по его же просьбе, Ма Ноу.

«Руки у меня некрасивые. Когда-то я воспринимал эти следы как знаки освобождения; теперь они кажутся мне оковами. Если вы будете глумиться надо мной и в бездействии ожидать дальнейших событий, вам, дорогие господа, тоже не миновать оков. Фазаны кричат, пантеры и львы рычат; вы уже поняли, каких золотых фазанов я имею в виду; а теперь вспомните о пантерах — командирах в войсках Чжаохуэя, вспомните о прекрасно образованных львах[281]. Впрочем, если желаете, продолжайте надо мной насмехаться!»

«Ты сам был пантерой! Взгляни на свои руки: ни у одного простолюдина не бывает таких нежных пальцев!»

«С чего это ты выполз из своей золоченой клетки, а, Го?»

«Он думает, что он лучше тех солдат!»

«Смейтесь, смейтесь! Не хочу больше осквернять свои отметины, позволяя вам на них глазеть. Если я пантера, то вы — паршивые кобели и помоечные коты. Мне жаль, что я вас побеспокоил. Впрочем, назвать вас кобелями — слишком много чести; вы — трусливые зайцы, червяки, личинки!»

«А ты — подстрекатель!»

«Тут, похоже, собрались одни пустобрехи и недоноски, у которых даже нет печени[282]…»

Кузнец засучил рукав Го:

«Заткните свои пасти! Я тоже сделаю себе такой знак, три ожога один под другим. Вы же, пустобрехи, обойдетесь без знаков на руке: вам поставят клейма на лбы — а потом и вовсе отрубят головы».

«Чего ты распалился, кузнец? Что мы можем сделать? Не нападать же на правительственные войска — они нам в два счета перережут глотки. Этот человек — обманщик, подстрекатель!»

«Он просто сумасшедший, служитель буддийского божка!»

«Это он сбил с толку Ли; а теперь явился сюда и пугает нас его мертвой головой!»

«Оставьте меня. Вы мне не братья!»

Один из присутствующих, потеряв самообладание, выскочил из-за стола, хлопнул в ладоши:

«Да на кой ляд нам быть твоими братьями, как-нибудь и без тебя обойдемся! Не слушайте его, вышвырните его вон, он опасен! Он на всех, всех нас навлечет беду! А у меня на руках отец и трое малолетних детей!»

«Пусть Го скажет, что он собирался сказать. Го, говори!»

«Братья, я останусь здесь, никуда не уйду, но я не навлеку на вас несчастья. Погасите свет: чтобы снаружи не было видно наших теней».

Два квадратных окошка, затянутые бумагой и освещенные белой луной, заглянули в темную комнату как испуганные глаза. Шарканье, ворчание по углам. «Он принесет нам беду!»

«Я терплю ваши оскорбления только потому, что жалею вас. Через несколько недель — или месяцев — случится неизбежное. Ван Лунь уже направляется сюда; „Белый Лотос“, ваш союз, прислал гонцов из Шаньдуна с уведомлением о том, что произойдет дальше. Вам пока еще не накинули на шеи удавки; ваши дома пока целы и невредимы. Однако уже сейчас солдаты расположились на постой в вашем городе. Я говорю с вами спокойно, не как подстрекатель. Мы-то, „поистине слабые“, отыщем свой путь и без посторонней помощи; мы в любом случае не можем с него сбиться…»

«Кончай, Го, грезить наяву, переходи к делу, к делу!»

«О Западном Рае я вам рассказывать не буду. Замечу только, что „поистине слабые“ отнюдь не жаждут прямо сейчас оказаться у Черной реки: никто не вправе выпалывать нас, как сорную траву. Говорить о врагах тоже не имеет смысла; но, как вы понимаете, они у вас и у нас одни и те же. Потому я и пришел с вами побеседовать; и вам бы стоило меня выслушать, ибо на карту поставлены ваши жизни, жизни ваших родителей и сыновей».

Кузнец забормотал: «Для нас, простолюдинов, нет никакой справедливости — совсем никакой. Нет и богов, которые бы нас слушали, — разве что вертухаи бога смерти; все против нас: и император, Сын Неба, и покорившиеся ему духи городов, крепостных стен, рек и полей. Радуйтесь же, что нашлась наконец сила, готовая обрушиться на предателей нашей земли! Посмотрите на меня — я радуюсь!»

У Го клацнули зубы: «Нас отшвырнули как ненужный хлам; но мы не допустим, чтобы солдаты злодейски убивали наших сестер и братьев. Все наши сейчас возмущаются — так же, как я. Я не подстрекатель; и мне обидно, что вы принимаете меня за такового. Задумайтесь, что вы делаете, зачем хотите нас оттолкнуть! Как я могу спокойно дожидаться кровавой бойни, жертвами которой станут и наши братья, и многие ваши родичи? Или вы не слыхали о судьбе Ма Ноу? Не молчите же, прислушайтесь к словам кузнеца; разве вы не любили Ли, чей неприкаянный дух сегодня бродит возле этих дверей? Я не принесу вам несчастья; я отрекся от родителей и предков, от семейной чести; вы что же, всерьез полагаете, будто я сделал это просто так, за здорово живешь? Вы жестоки и неразумны — но ведь и я такой же. Вот распахну сейчас дверь, сорву бумагу с окон и закричу на всю улицу: о том, что зовут меня Го, что я — бывший командир отряда императорских гвардейцев и мне сам государь когда-то пожаловал мешочек леденцов; что я — друг Ван Луня, и покойного Ма Ноу, и недавно убиенного Ли — сижу сейчас здесь, в клубе гильдий, брошенный на произвол судьбы членами этих самых гильдий, которые должны были бы поддержать меня, но из трусости не поддерживают. Я буду кричать на улицах, чтобы духи — озлобленные, неприкаянные духи, скитающиеся в уличной грязи и среди ветвей деревьев — услышали все это. Для них нет места на земле — как и для нас, „поистине слабых“; ни жалости, ни даже доброго взгляда, ни ароматных курений; они меня услышат. Помогите же мне, помогите — злые, любимые духи!»