Три прыжка Ван Луня - Альфред Деблин

На следующее утро, еще до рассвета, тележка выкатилась из ворот гостиницы; ловец ужей хромал, и его пришлось поддерживать под руки; пятеро приятелей покинули селение и направились к северу. На проселочной дороге медленно двигавшихся торговцев догнал сутулый верзила в соломенной шляпе.

Запыхавшийся Ван Лунь прежде всего спросил, почему они исчезли, ничего ему не сказав: хорошо, хозяин гостиницы послал своего работника — показать Вану, куда ушли его земляки. Торговцы печально переглянулись, и тот, у кого было вывихнуто плечо, смущенно пробормотал:

«Нам стало стыдно. Мы сожалеем, что пришли. Мы не хотим быть виновными в том, о чем ты говорил».

«Мы все братья, — добавил от себя Тан, — и не хотим на тебя давить».

Ван Лунь в ярости набросился на Тана: «Вы трусы — стыдно вам, видите ли, и вы боитесь вины — а взять ее на себя вам слабо?»

«Какая польза от твоей брани?»

«Стоило мне обругать вас, и вы пошли на попятную. Вы же гонцы! Вам, хочу я сказать, не пристало отступать, не пристало поддаваться страху. Что же вы не надавили на меня — а, проныра? — что же не взяли на себя вину? Вот, значит, каковы мои „поистине слабые“? Да, вы поистине, поистине слабы!»

Ван Лунь настаивал, чтобы они шагали быстрее: когда рассветет, их не должно быть видно из селения. У самого дальнего камня-вехи на дороге к селению они стали свидетелями того, как Ваном овладела тоска: он ведь прощался со своей землей, с женой. Потом путники разделились, Ван Лунь выбрал себе в напарники Тана. Ван держался замкнуто; они шагали по дорогам, иногда прятались, старались не привлекать к себе внимания, делали необходимые закупки, нищенствовали, выпрашивая рис, дыни, воду — так незаметно проходили дни. Тана не покидало ощущение, будто он ведет в Чжили пленника. Ван ночами часто разговаривал сам с собой и, казалось, боролся со своим «я», заставлял его покориться. Сообразительный Тан заметил: единственным, о чем его жуткий попутчик постоянно просил рассказывать — и жадно внимал этим рассказам, буквально ловил их налету, — были зверства ветеранов джунгарской войны, примеры жестокого обращения с «братьями»; Ван, похоже, упивался такого рода деталями, получал от них удовольствие. Тан даже слышал, как по ночам он пересказывал сам себе услышанные истории. Молодой торговец в присутствии своего спутника опасался за собственную жизнь. Ведь Ван иногда осыпал его упреками и мрачно уверял, что уже давно — с ужасом — ждал прихода гонцов. Зная, что они сумеют добиться своего. Сумеют. Молодой торговец втайне сожалел о том, что натворил, подумывал даже сбежать, однако было очевидно, что Ван Лунь за ним постоянно наблюдает. И он, торговец, не отваживался задавать рыбаку никаких вопросов.

По ту сторону Хуанхэ напряжение, возникшее между ними, постепенно разрядилось: Ван начал проявлять интерес к местным обычаям, иногда развлекался, состязаясь с Таном в беге, а после того, как он переоделся в желтую парчовую накидку странствующего ученого-даоса, им вообще овладела какая-то странная веселость. Они оба наслаждались весной, приближением лета. Но у Вана это ощущение свободы быстро прошло, сменившись томительным беспокойством, нетерпением. Чем ближе они подходили к горам Шаньдуна, тем труднее ему было одерживаться. За околицей одного из селений он сорвал с себя даосское одеяние и с радостными возгласами вновь облачился в серый наряд нищего; свой меч, обвязав веревкой, повесил на грудь. Он теперь неустанно расспрашивал попутчика о событиях последнего года, а когда попадал в селения, старался узнать последние новости. В окрестностях Цзинани — после того, как однажды он уже бросил Тана на целых полдня, ничего не объяснив, — Ван окончательно исчез. Оставив Тану поручение: распространять среди «сестер» и «братьев» весть, что они не должны терять друг друга из виду. Ибо вскоре произойдет важное для них всех событие.

ВАН ОПЯТЬ,

как когда-то, шагал по жесткой угольной дороге Шаньдуна. Столбы дыма, серые сгущения в воздухе. Волнообразный рельеф; посреди голой каменистой равнины — большой город, Бошань. Чэнь Яофэнь давно уже ждал Ван Луня. Узнав о несчастье в Монгольском квартале Яньчжоу, этот купец преисполнился величайшим уважением к человеку, который однажды был его гостем. В течение всей зимы и вплоть до последнего времени проходили совещания руководителей «Белого Лотоса»; участников этих совещаний объединяло возмущение политикой императора, который покровительствовал чуждому стране ламаизму и посылал войска против собственного народа.

Когда Ван Лунь, протиснувшись через заднюю дверь знакомого дома, неожиданно вынырнул из-за прикрывавшей алтарь ширмы, Чэнь Яофэнь обнял громадного оборванца за плечи и прижал к груди. Ван спросил, одни ли они и не хочет ли Чэнь позвать остальных. Купец ударил в гонг. Они уселись в горнице под обшитым деревянными панелями потолком, с которого свисали лампы, поддерживаемые железными птицами и драконами. Нищий отказался от чая и, распахнув плащ, с гордостью показал купцу Желтого Скакуна. Чэнь, приподняв меч и бросив взгляд на инкрустированный орнамент, рассказал об одном военном, утверждавшем, что он служит в императорских знаменных войсках; человек этот уже четыре раза наведывался в Бошань и расспрашивал Чэня о Ван Луне. Он называл себя Хаем, говорил, что командует кавалерийским полком: чрезвычайно вежливый, подтянутый человек с усами и клинообразной бородкой. Ван, разволновавшись, задавал все новые вопросы. Да, тот человек называл себя и Желтым Колоколом; он заклинал Чэня позаботиться о Ване, который, мол, впал в отчаяние после смерти Ма Ноу и, возможно, бродяжничает где-то поблизости, — и потом направить его в Пекин, в такую-то казарму, которая фактически является ямэнем Хая. Чэнь пообещал все, что от него требовали, но ничего не понял, поскольку тот человек о себе мало что говорил и мог оказаться подсадной уткой. Выслушав разъяснения Вана, Чэнь скрестил руки на груди и прошелся взад-вперед по коврам. Он был ошеломлен: вся история обрела совсем иной смысл. У Ван Луня тоже засверкали глаза.

Перед домом скапливались паланкины; шуршали занавеси. Удивление богатых купцов при виде бродяги в лохмотьях, которого они поначалу не узнали, потом — дружеские взмахи рук, перешептывания.

«Дайте вздохнуть! — крикнул Ван. — Воздуха не хватает!»; и обнял Чэня, с трудом сдерживавшего волнение. Очень холодно заговорил Ван — перед двадцатью элегантными господами, смотревшими на него со страхом и уважением; они отступили назад, освободив ему место. Слова его казались наивными: он сказал, что не намерен оставлять все как было, что ему нужны деньги, дабы вооружить людей и платить им жалование. Стыдно, конечно, просить, но что поделаешь — нужда подпирает. Его братья и сестры, может, и делали что-то не так, не в соответствии с традицией, но он не собирается наблюдать со стороны, как их будут убивать. «Белому Лотосу» такое тоже не к лицу. Они ведь когда-то обещали помочь: вот он, Ван, и пришел, чтобы получить эту помощь.

Господа стали задавать вопросы. Они не были уверены, что имеет смысл ударить одновременно по всем струнам — раздуть пламя общенародного мятежа. Повод для этого представлялся им слишком незначительным: ведь трагический инцидент касался лишь двух северных провинций; огромная южная часть страны о нем практически ничего не знала. Рисковать — да, но когда риск оправдан. Император Цяньлун порой вызывал восхищение, но симпатию — никогда; покровительствуя ламаизму, подвергая ужасным гонениям еретиков, он посеял в стране семена ненависти. Трусость, тревога купцов отступили куда-то на задний план. Чэнь — которого Ван иногда перебивал, чтобы что-то пояснить — впервые рассказывал своим гостям о том, как его посетил Желтый Колокол, и о значимости этого визита. Гости, хватая друг друга за плечи, за косички, возбужденно теснились вокруг.