Блеск минувших дней - Гай Гэвриэл Кей

Елена понятия не имела, куда направится в Саврадии. Она мало знала о ней, и было немного страшно, когда она выехала из города, где причалил корабль, в отдаленную сельскую местность, на восток. Здесь росли другие деревья и многие осенние полевые цветы – тоже (к тому времени уже наступила осень).

Елена могла бы остаться на побережье, отправиться на юг, в Дубраву – все говорили, что это великолепный город и там нужны целители. Она не знала точно, почему этого не сделала, что она ищет – или куда ее тянет.

Однажды, когда Елена вместе со своими сопровождающими путешествовала с группой купцов по широкой дороге с востока на запад, они подъехали к месту, где недавно вырубили лес. Теперь опушка оказалась выше по склону в северном направлении, и там, именно там, Елена ощутила потустороннее присутствие. Какую-то огромную силу в лесу.

Она не понимала, что это. Одновременно пришел страх, непохожий на любой страх, который она испытывала раньше. Елене казалось, что она слышит в лесу рев, от которого захватывало дух и бросало в дрожь.

Ей пришлось остановиться прямо посреди дороги, чтобы взять себя в руки. Охранники тоже остановились, глядя на нее. Через мгновение она поняла, что ей необходимо двигаться дальше, уходить прочь от этого места. Она понятия не имела, что такое было в лесу, а никто другой, по-видимому, ничего не услышал. Только она. Такое случалось и раньше, но не так, как сейчас.

Они уезжали все дальше от этого места, и ужас постепенно стихал. Елена вытерла тряпицей холодный пот с лица. Она чувствовала, как постепенно успокаивается сердце, однако не смотрела налево, только – прямо перед собой; понимала, что там деревья, но не смотрела на них.

Позже в тот же день она подошла к маленькому святилищу Джада под куполом, окруженному низкой оградой. Купцы захотели остановиться и помолиться, двое из ее спутников тоже. Елена не пошла внутрь. В тот день не пошла. Она осталась снаружи вместе с третьим охранником.

Позже Елена все же вошла в святилище. Она увидела, что свод украшает старое мозаичное изображение бога джаддитов, на котором он был худым, темноглазым и чернобородым, как принято на Востоке. Он выглядел могущественным, таинственным, но это был не ее бог. Время от времени на пол падали кусочки смальты – эта мозаика была создана очень давно. Елена иногда думала о том, кто же ее создал. Священники не знали – мозаика была слишком древней, появилась в совсем давние времена. Всегда что-то теряется, в том числе знание.

В тот первый день они с охранником прошли немного дальше по тихой дороге. Был приятный день, листья меняли цвет, но еще не опадали, воздух был прозрачным и ясным. Потом она все это вспомнила.

Они вошли в деревню, расположенную прямо за святилищем, ничем не огороженную, никаким забором. Это была крошечная деревушка, в которой жили угольщики, охотники, заготовители, те, кто обрабатывал клочки земли, которые Елена заметила к югу от дороги. Вместе им было безопаснее, удобнее, теплее от присутствия других людей. И святилище с кладбищем были рядом.

Навстречу вышла собака. Вообще таких собак следовало опасаться, но эта была не злая – золотистого цвета, осторожно-любопытная. Елена протянула руку, несмотря на предостерегающий возглас спутника, и собака лизнула ее пальцы, потом прижалась головой к ее ногам.

– У вас появился друг! – крикнула ей с улыбкой женщина, стоявшая в дверях.

– Кажется, да, – ответила Елена, улыбаясь в ответ.

– У меня греется суп, если вы голодны, – предложила женщина.

– Это было бы чудесно, – сказала Елена.

Она так и не уехала из той деревни до конца своей жизни, которая продолжалась долго, несмотря на насилие, пришедшее в мир и не миновавшее даже этот уголок.

Однажды ночью к дому Елены прискакал на коне очень высокий мужчина с жестокими глазами, у которого была рана от сабли, – поскольку к тому времени прошел слух, что в деревне появилась целительница. Елена впустила мужчину в свой дом тайком, потому что за ним охотились ашариты, его присутствие ставило под угрозу всех жителей деревни.

Она провела его в приемную комнату, очистила и перевязала ему рану при свете фонаря. Они немного поговорили. Мужчина поблагодарил ее, но не захотел остаться. Он понимал, что несет с собой опасность, поэтому заплатил ей и ускакал в темноту.

Мужчина возвращался много раз – всегда ночью, всегда тайком, всегда преследуемый, снова раненый или приводил другого раненого. Покидая Елену, он возвращался на войну, к жизни вечного мятежника. Изредка он все же оставался на ночь, ложился с Еленой в поисках утешения и успокоения; они дарили друг другу страсть и любовь, заботу и защиту. Елена оставалась для него убежищем всегда, до конца своих дней.

Убежище найти трудно. Иногда мы сами не понимаем, почему то или иное место становится для нас домом. Мы накапливаем воспоминания, которые превращаются в нас самих, потом в то, чем мы были раньше, – мы понимаем это, когда оглядываемся назад. Мы живем в свете, который приходит к нам.

Брунетто был со мной почти весь обратный путь от того места, где умер Теобальдо Монтикола. Он был вместе со мной во время многих путешествий, которые я совершил в своей жизни верхом и по морю, но этот рассказ не о них. Он – о событиях, в которых я принимал участие, и о людях тех далеких лет, когда я был молод и соприкасался с жизнью, более яркой, чем моя собственная.

Брунетто был мне другом все эти годы. Он знает, по-моему, как это ценно для меня. Я вспоминаю утро, когда мы познакомились и я чуть не погиб от стрелы, выпущенной по приказу отца Адрии, стоя в дверном проеме дома, в котором жил.

В тот год, отправившись верхом на Восток, я заставил его покинуть меня там, где дорога разветвлялась в нескольких днях пути от Ремиджио. Я совершал поступок, вероятно, грозящий смертью, и не было никакой необходимости, никакой причины, чтобы он рисковал вместе со мной. Я дал ему одно из двух писем, которые доверил мне Фолько, чтобы он передал его герцогу Серессы.

Лучше, если я приеду один, решил я тогда. Никто из имеющих какой-то ранг – а я имел звание и должность, поскольку выполнял поручение Серессы, – никогда не путешествовал по Батиаре в одиночестве, и то, что я появлюсь у ворот Ремиджио без сопровождающих, должно о чем-то говорить.

По крайней мере, я на это надеялся. Она сказала тогда, что убьет меня, если он умрет.

Горе (и страх) – ее и всего Ремиджио – еще свежая, зияющая рана. Теперь они лишились защиты: женщина, двое детей, город. Я поступал глупо, отправляясь туда, и Брунетто твердил мне об этом всю дорогу, а мне даже нечего было ему ответить. Мысль об этом просто пришла ко мне во дворе обители. Это показалось мне правильным, но я также чувствовал, что это не совсем мое собственное решение. Оно было мне послано. Не буду пытаться дать этому лучшее объяснение даже сейчас, много лет спустя.

Ветреным утром я увидел Ремиджио, а за ним – море, серое и бурное. Иногда мне кажется, что в моих воспоминаниях о том времени всегда ветрено. Понимаю, что это неправда, но, как говорят у нас в Серессе, правде и воспоминаниям не всегда легко танцевать вместе.