Эльфийская сага. Изгнанник - Юлия Марлин

С восточной улицы слышались грубые окрики и смех: из алой глубины вышагивал пеший харисуммский отряд, неразлучный с короткими мечами и широкими квадратными щитами за спинами. Хищные зеленые гоблины и свирепые северяне-наемники ненавидели друг друга и при встрече в горах или по берегам ледяных рек резались, как животные, но в Аяс-Ирит лишь молча сторонились друг друга.

Хегельдер, почуяв опасность исходящую от непримиримых врагов, позвал:

— За мной.

Эльфы свернули на юг и утонули в тени проулка. Сзади полетели грубые голоса варваров и шипяще-хриплые вопли гоблинов. Похоже, они все же решили напоить клинки кровью, в очередной раз выясняя, кто более велик и бесстрашен.

Через сотню ярдов эльфийским глазам открылась полукруглая площадь в кольце колонн. В центре в колодках чах белый гоблин. Сомкнутые в деревянной конструкции почерневшие руки и голова не двигались. Белые волосы, пропитанные чем-то темно-бурым, свисали до талии, закрывая лицо, и только большой острый нос виднелся сквозь грязную, не чесанную много дней, шевелюру. По драному серо-черному тряпью струились свежие капли крови — совсем недавно заключенного били плетьми. Босые ноги были подогнуты и почерневшие от пыток ступни утопали в апрельской грязи.

Эльфы остановились у колонны, стараясь затеряться в толпе.

Скрипнули ставни — из окна второго этажа высунулся староста — отвратительный зеленый гоблин, мрачная слава о котором вышла далеко за пределы торгового городка. Его лицо и руки покрывал ковер волосатых бородавок, на лысой макушке гнездился махровый лишай, маленькие пронырливые глазки сверкали, как раскаленный лигнит. Оперевшись о подоконник, он зарычал:

— Уберите эту падаль, а то к утру завоняет!

Харисуммцы бросились исполнять приказ. Механизм щелкнул — колодка открылась и белый гоблин беззвучно вывалился из заточения на мокрые камни. Неподвижный, холодный и бледный. Распахнутые серые глаза невидяще глядели в небо, залитое сине-вишневыми облаками, лицо было сведено посмертной судорогой боли.

— Взяли! — рявкнул стражник. Мертвеца схватили за руки и за ноги и потащили за угол ближайшего дома.

Не успели эльфы проследить за стражей волокущей замученного, как из туманной пелены близкого парка донеслись хрустальные звоны цепей, шипящие посвисты плетей и грубые низкие крики.

— Ну, шевелите ногами, никчемные твари!

На площадь выступила вереница рабов под конвоем вооруженных стражей. Рабы всех оттенков и рас теперь были покрыты дорожной пылью и казались одинаково серыми. Орки, низкие тролли, белые гоблины, несколько гномов и один эльф с коротко стриженными волосами цвета солнечной бронзы ежились и дергали плечами — пронизывающие порывы, летевшие с Драконовых гор, леденили их полуобнаженные тела, покрытые ссадинами, синяками и свежими шрамами, в то время, как стража, тупыми концами копий подталкивала полуголых измученных и тощих пленников к высокому богато отделанному дому старосты.

— Господин! Пополнение! — Зарычал страж.

Глава Аяс-Ирита хлопнул в ладоши и рявкнул:

— Вы должны были прибыть вчера! Почему задержались?

— Застряли на перевале Халлор-А-Нарар, — повинился страж.

— Заводи их в ворота, Зирто, — махнул староста, и с шумом затворил окно.

Ворота с лязгом распахнулись и навстречу рабам вышли харисуммцы в доспехах. Зазвенели кольчужные капюшоны.

— Вперед! Шевелитесь!

Поникнув головами, скованные одной цепью по рукам и ногам покорно повиновались «властелину». Только молодой эльф не смирился с участью раба, не утратил гордости, не поддался судьбе. Он шел с высоко поднятой головой, с прямой спиной, с достоинством, присущим только этому прекрасному величественному народу. Он не страшился получить наказание за каплю света, еще теплившуюся в его сердце, не боялся вкусить боли за толику доблести, еще не угасшую в душе.

Пленный повернул голову и встретился взглядом с сородичами, застывшими у края площади. Чистые светло-карие глаза лучились блеском непогасшей надежды. Губы тронула теплая улыбка — узреть своих перед смертью, что могло быть лучше для эльфа, потерявшего семью, дом и веру. Свистнувший хлыст укусил его спину. Эльф зажмурился, молодое золотистое лицо перекосило от боли, но он не издал ни звука.

— Хватит пялиться по сторонам! Шевелись, давай, — зарычал в его ухо надсмотрщик. — А вы, остроухие, — обратился он к отряду из приюта, — топайте, куда шли, а то и вам всыплю!

— Это невыносимо, — не по-эльфийски зловеще прошипел Мьямер.

Его трясло от злости, рука потянулась к клинку, но Габриэл жестко пресек попытку обнажить оружие на глазах стражи, превышавшей их числом в десять раз.

— Нет, — тихо сказал темный. — Ты погубишь нас.

— Но там наш собрат. Я не стану смотреть, как эти твари над ним издеваются…

— Габриэл прав, — грозно шепнул Эллион — судя по голосу, ему было трудно признать правоту исчадия ночи. — Их слишком много, Мьямер. Мы пришли пополнить припасы, а не затевать бойню. Уйдемте с площади.

Левеандил и Рамендил подхватили поводья и поспешили за Хегельдером. Габриэл дождался, пока последнего раба втолкнут во двор аяс-иритского старосты и захлопнут окованные железом ворота, и тоже исчез в переулке. Солнце давно пропало за вершинами гор, небо быстро темнело, а начинавший накрапывать дождь, разошелся в потоки бурного серебра.

… Снятая на ночь комната отличалась малой величиной и скудной обстановкой. Посредине дубовый стол, вокруг несколько стульев; окно занавешивала штора, покрытая пылью; у противоположных стен две низкие кровати, застеленные темными покрывалами; в углу горящий камин.

Габриэл поставил лампу, бросил заплечную сумку в угол и, отстегнув ножны с клинком, положил на стол. Его спутники проделали тоже в тяжелом молчании: увиденная несправедливость, ранив сердца милосердных созданий, пала на души глубокими незаживающими ранами. Мьямер и вовсе был обижен и сердит. Он не мог простить собратьям того, что они молча презрели унижение одного из них и не бросились на помощь, как того требовали непреложные законы их народа.

Светлые эльфы, обездоленные и потерянные, несчастные и бесприютные, погибали тысячами…

Как много их сородичей еще томилось в цепях и кандалах по подвалам, выгребным ямам, тюрьмам — униженных, сломленных и лишенных гордости. Сколько умирало в муках под пытками или просто на потеху гоблинам, троллям или оркам-степнякам. Весь народ Перворожденных медленно вымирал. Семейные союзы заключались все реже, дети не рождались; многие, связанные брачными клятвами просто не желали рожать, ибо мир полный боли и страданий не мог быть достоин их прекрасных невинных чад. Их становилось все меньше и меньше, в то время, как по древним эльфийским землям растекалась гнусная, темная скверна.

Бросив оружие, Мьямер зло сорвал походный плащ и, расстелив на полу, лег и отвернулся к стене — даже ужинать не стал.

Левеандил и Рамендил молча выложили из мешка лепешки, горсть орехов, несколько яблок, холодное вяленое мясо и половину головки мягкого сыра. Кусок в горло не шел, и трапеза закончилась, толком не начавшись.