Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

– Сейчас! Давай! Открывай глаза!

Она вдохнула, распахнула ресницы и увидела перед собой древнейшую секвойю в этом парке. На её десятиметровом в диаметре мамонтоподобном стволе мерцала табличка с выгравированным годом посадки дерева, «одного из самых старых в Париже».

Издалека, от центрального входа, доносились рёв сирен и призывы в рупор покинуть парк в связи с закрытием на ночь. Секвойя стояла перед ней, как внезапно заросшая древесиной часовня, в которую невозможно войти.

Мадам Виго повернулась к Маню и подняла на него лицо. Он восторженно, всем телом подался вперёд, к ней, и замер, в маленьких добрых глазках горело проходящее перед его внутренним взором чудо.

– Но… Но здесь ничего нет, – тихо прошептала она, беря его за руку.

Маню вздрогнул.

И всем телом упал на траву как подкошенный.

Мадам Виго в панике оглянулась. Рядом никого не было. Она осторожно поставила клетку с Лью и присела рядом с другом: может быть, Маню носит с собой в кармане свои лекарства? Она погладила большое, как у памятника лицо. И залезла в один карман – пусто – и во второй. Тоже ничего…

Она встала, от резкого движения закружилась голова. Придерживаясь за ствол часовни, мадам Виго мысленно обратилась к Антуану, приглашая его посмеяться над её доверчивой глупостью. Но Антуан не откликнулся, как обычно. Она вновь склонилась к Маню, выброшенным на сушу китом лежащему на газоне, и взяла его за руку. В её пальцы соскользнуло что-то холодное. Мадам Виго разглядела браслет с прямоугольным железным кусочком, на котором было что-то написано. Она достала из кармана плаща очки и, едва видя в темноте, с трудом прочла: «Если с этим человеком что-то случилось, просьба позвонить по телефону…» Далее следовал крупно выбитый номер.

Мадам Виго опустилась на траву рядом с Маню и уставилась на секвойю. Её гравированная табличка, его гравированная табличка. Боже мой Боже, как много нас, самых старых деревьев – в Париже и везде.

С трудом поднявшись, она взяла Лью и медленно направилась на звуки жизни, к выходу, искать помощи.

ТЁТЯ АНЯ! ТЁТЯ АНЯ! – взвился над парком истошный вопль девушки с белыми волосами. Она кричала в ту сторону, откуда полчаса назад пришли Виски и Беке.

Все повернули голову: на светящейся в сумерках дорожке стояла седая дама с идеальной укладкой, в светлом летнем плаще и элегантных чёрных туфлях. В правой руке она держала довольно просторную клетку со старым попугайчиком внутри.

– Тётя Аня! Где ваша карусель, на которой можно вернуться на день или час назад?!

– Ни на жизнь, ни на час назад вернуться нельзя. Такой карусели не существует. Можете ли вы, – обратилась мадам Виго к экипажу скорой, – пройти со мной? Там плохо старому человеку. Не знаю, что с ним. По-моему, он в обмороке.

Пока Беке сидела на коленях рядом с Виски, за её спиной продолжали разворачиваться совершенно непонятные события. Но непонятны они были не всем.

Когда парень в чёрном костюме поставил на ноги закованную в наручники фигуру в фольге и снял с неё огромную плоскую маску, кажется, он не был удивлён совсем.

– Ну что же, Фло, – протянул Адаб, – расскажешь мне всё с самого начала и по порядочку: как дошла ты до жизни такой.

Больше всех потрясены были подруги Фло: Рошель, её подруга с детства, и Уна. Од, сняв маску и стащив с себя плащ из проарматуренной алюминиевой фольги, надетый разрезом на спине, как хирургический халат, вытерла ладонью вспотевшую под белыми дредами шею и повернулась к Уне и Ро.

– Ну что, живы?

К ней подошёл Кристоф.

Ро простонала:

– Я сейчас окончательно свихнусь. Что вообще происходит? Разбудите меня!

– Мы вас ещё проверять будем, прежде чем разбудить. Так что пока просто снимите наряды, в которых вы приняли участие в преступлении. Скорее всего, со смертельным исходом.

– Тихо! – шикнула Од, и Адаб оглянулся на Виски и Беке.

– Им уже не до нас.

Презрительные глаза Фло испепеляли их с безопасного расстояния. Когда подъехала полицейская машина и её повели к ней, она остановилась над двумя жизнями у неё в ногах и сказала:

– Это тебе, Висковски, привет из ада, куда ты сейчас отправишься: и там семьдесят тысяч раз в день твоя кожа будет восстанавливаться и снова сгорать, чтобы не кончались твои мучения.

Беке вскочила на ноги и едва не бросилась на безумную, но полицейские остановили её, подтолкнув Фло к машине. Та успела оглянуться и крикнуть Беке:

– А тебя, старая шлюха, ещё забьют камнями до смерти. Прямо на твоей рю Ситроен, 13, почаще под утро возвращайся от следующих своих любовников!

Она широко улыбнулась, и всё её красивое лицо свела гримаса ненависти. Татуированное сердце с буквами «NO» внутри на правом плече проследовало за хозяйкой в машину.

Рошель закрыла рот рукой.

– Да кто-нибудь мне объяснит, что всё это значит?! – взмолилась она.

– Объясним. Когда будешь давать показания.

– Какие показания?

– Как давно знаешь боевую подругу Наэля Отманни, например.

– Кого?

– «NO» – Nael Otmanni. Британский исламский радикал, красавчик, богач с элитарным образованием и массой, мать его, идей. Фло – одна из его вербовщиц. Ответственная типа за Париж. Мы его зовём Наив Обмани.

Глаза Рошель становились всё больше и медленно наполнялись слезами.

– Вы что, думаете, она из завербованных исламистами европеек?

– Мы не думаем – мы знаем: она из них, она сама важный пункт вербовки, и пункт передачи сведений, и сцепка цепи в Париже. И в «XXI», и в клубе «HELLo», и ещё кое-где.

– Не может быть…

– И сейчас она так же использовала и вас, идиоток, чтобы убить этого человека. Зачем – будем выяснять.

– Нам она сказала, что это обычный заказ на поздравление… Но как вы оказались здесь?

– Это я, – сказала Од. – Это я сказала, что вечером мы идём сюда, поздравлять кого-то с днём рождения.

– А так как мы ведём вас уже несколько месяцев, вуаля: мы здесь.

– Невероятно… А вы – кто?! Вы же кино снимаете?

– Рошель, я начинаю сомневаться в твоих умственных способностях.

– Это пожалуйста, сколько угодно. Объясни.

– Ребята – лондонское отделение SO-15, подразделение по борьбе с терроризмом. Я – их местный коллега.

– А кино?

– А кино позволило нам сразу отсеять от публики в клубе семьдесят процентов – тех чистосердечных мальчиков и девочек, что с готовностью пришли за камерами, чтобы не снимать их с себя по двадцать четыре часа в сутки. Им оказалось совершенно нечего скрывать, кроме онанизма. Осталось тридцать, их мы и взяли в разработку.