Бывшие в падении - Александра Гейл

В этом месте у меня расширились глаза. А Кифер обернулся, оценивая реакцию.

– Ты сама просила максимальной честности, Дияра. Мне уже не шестнадцать, я достаточно поумнел и остыл на счет людей, подобных твоей матери.

– А как же я?

– Если бы ты жила по законам Корана, ни в жизни бы не села ко мне в машину и уж тем более не поехала бы ко мне домой. Ты просто девушка без креста на теле, чуть более закомплексованная, чем твои сверстницы. Но я говорю сейчас не о тебе, – мотнул он головой. Я заметила, как между его сжатыми в кулак пальцами мелькнуло что-то черное, и пригляделась. Похоже, не только мне этот разговор давался тяжело. Поль сжимал эспандер. – Речь о моей матери. Уехав, я больше ни разу не звонил ей и не писал. Но нередко, перед сном, я думаю о том, что мы оба понятия не имеем, живы ли друг для друга. Раскаяние есть, и, надеюсь, не только у меня. Я лишил Мари права быть мне матерью, оставив ее наедине с чудовищем, религия которого позволяет без зазрений совести убивать «неверных», которое ее не уважает и было бы счастливо прибрать к рукам все нажитое. Я лишил Мари своей защиты, отомстив ей за свою ненужность. Теперь я это понимаю. Это не украшает меня как человека, если во мне вообще есть что украшать. Я никому об этом не рассказывал, потому что ничего, кроме отвращения и капельки жалости, эта история не вызывает. А я не хочу, чтобы на меня так смотрели окружающие. Меня не тянуло поделиться подробностями своего детства даже с перепою в баре, с посторонними. Выплакаться и шагать дальше с облегчением – не мой метод. Но еще меньше я хочу рассказывать о своем поступке людям, оценка которых имеет для меня ценность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Я в их числе? – выдохнула я едва слышно.

– Иногда, в крайне редких случаях, Дияра, я тоже хочу нравиться.

Сказав это, он поднялся. Я вскинула голову, глядя на него с ошеломлением, позабыв о своей боли и обидах. Взгляд глаза в глаза – и Кифер ушел. Вернулся через пару минут с пакетом льда, протянул мне, не сказав больше ни слова. Не задавая ни единого вопроса.

Когда я, немного переварив услышанное, вышла в коридор, чтобы найти Поля, в квартире его не оказалось.

Той ночью я проснулась от жуткого грохота. Подскочила на кровати и тотчас повалилась набок от боли в животе. Испугалась ужасно, начала себя ругать. К беременности следовало привыкать, а мой бестолковый организм совершенно отказывался понимать всю суть своего изменившегося состояния. Продышавшись и придя в себя, я подчеркнуто медленно сползла с кровати и, оглядевшись в прихожей и все еще не обнаружив вещей Поля, направилась в комнату мамы.

О том, где ночует Кифер, я очень старалась не думать, вот только все равно сердце как когтями рвало. Лучше бы я не вставала и не видела этого. Воображение рисовало ужасные картины, в которых он обнимает чужую женщину или даже женщин. Кто разберет мужчин с их современными нравами!

– Мам? – позвала я, войдя в комнату.

Света не было, но и не нужно: погром был заметен даже в темноте. Мамы на кровати не нашлось, я даже не сразу поняла, что следует заглянуть под кровать. Бросилась к ней, присела на колени. Вечно я не о том и не о тех беспокоюсь!

– Я разбудила тебя, милая? – часто дыша, проговорила мама. Ударилась, видно. – Я не могла заснуть от боли в спине, потянулась за обезболивающими, но в темноте в непривычной обстановке уронила торшер.

Затем она явно пыталась его поднять собственными силами и не удержалась на кровати. Вот как, спрашивается, оставлять людей, подобных ей, жить одних?

Я присела рядом, собираясь подставить плечо, но...

– Не вздумай пытаться меня поднять, – предупредила мама. – Подтащи поближе вон тот стул, чтобы я оперлась.

На то, чтобы вернуть маму на кровать со скромной помощью одной не шибко здоровой и беременной балерины, ушло минут пятнадцать. Еще какое-то время я водружала на место торшер, плафон которого, к счастью не стеклянный, заметно скособочило. Я была практически уверена, что Поль не станет из-за этого злиться, но все равно чувствовала стыд. Ведь это даже не его квартира, а мы тут взялись громить мебель!

– С Полем поговорили? – спросила мама осторожно, передавая мне опустевший стакан.

– Да. Но не о нас. Он рассказал мне о своем детстве.

– Понятно. – Она явно хотела подробностей, но спрашивать напрямик не стала, а я сама недостаточно свыклась с нарисованной картинкой, чтобы делиться ею с мамой. – Спокойной ночи, девочка моя, – наконец отпустила она меня.

На том и разошлись. Блуждая в темноте квартиры и даже не надеясь уснуть под тяжестью мыслей, я подумала о том, что и мне бы неплохо принять таблетку из числа прописанных врачом. Скачу как сайгак, а ведь у меня далеко не идеальные условия для вынашивания ребенка.

В страхе прижав к животу ладонь, я мысленно извинилась перед своим малышом, и почувствовала себя очень странно, если не глупо. Мой мозг все еще отказывался понимать, что внутри меня в самом деле есть что-то кроме расстройств пищевого поведения, и воспринимал разговоры с этим «нечто» как разновидность шизофрении. Оставалось надеяться, что со временем материнский инстинкт во мне проснется и окрепнет достаточно, чтобы я прекратила вскакивать с кровати при каждом шорохе, а начала амебой сползать бочком на пол без дополнительных напоминаний.

Не знаю, кто придумал, что женщина рождена, чтобы стать матерью, и только на это направлено все ее существование. Или, может, я просто неправильная… Короче, мне было вовсе не так просто примириться со своей участью, как показывают в рекламных роликах. Я не чувствовала в себе способности лечь на диван, подобно восточной красавице, и потребовать обмахивать меня опахалами.

Занятая этими мыслями, я зашла в ванную умыться и уже обернулась к двери, как вдруг она распахнулась и вошел Поль. Я мигом испытала ни с чем не сравнимое облегчение от мысли, что он снова здесь, что вернулся. Но что-то было не так. Выглядел он каким-то непривычным.

Пригляделась. С легким недоумением осознала, что он пьян. В смысле изрядно так. Не до состояния нестояния, но запах чувствовался даже за пару шагов. Внезапно на меня накатило понимание, что я еще ни разу не видела Поля по-настоящему напившимся. Да, он выпивал, вино – так вообще часто. Но это никак не отражалось на его поведении, а сегодня...