Меч и ятаган - Дэвид У. Болл

пока он не попросил меня встать. Представь себе мое изумление, когда, поднявшись, я увидел, что в руках он держит книгу стихотворений, которую я написал для Джихангира.

– Расскажи нам, как появилась эта книга, – приказал падишах.

Голос его напоминал не раскаты грома, как того можно было бы ожидать, а шелест бархата. Я настолько растерялся, что чуть было не ответил ему вслух. В присутствии его величества никто не имеет права ни говорить вслух, ни даже шепотом. Нас обучают общаться с помощью ишарета, языка жестов, известного всем в серале. В присутствии султана все, кроме его приближенных пажей, говорят только на ишарете, чтобы выказать таким образом свое безмерное почтение перед ним.

Используя жесты, я начал объяснять ему историю книги, и тут он попросил меня говорить вслух! Я даже не сразу понял его и чуть не потерял голос от оторопи. Взяв себя в руки, я рассказал ему о встречах с принцем, о том, как мы вместе писали стихи, и о том, что книга была утрачена во время шторма. Пока я говорил, представь себе, как я был изумлен, увидев, что Властитель шей человеческих – тысяча извинений, но это действительно так! – сентиментален, словно женщина, в том, что касается поэзии его сына. Во всех коридорах дворца ходят слухи, что султан подозрителен и высокомерен. Я ничего такого в нем не заметил. Готов поклясться, я видел, как его взгляд затуманился, а голос дрогнул от неподдельного горя. Мне кажется, именно в этом ключ к пониманию моего повелителя. Он самый могущественный человек на свете. В одном бою двадцать тысяч его врагов погибло за три часа, а он лишь сделал замечание по поводу погоды. Неся на своих плечах все заботы и тяготы мира, падишах снисходил до слез, лишь когда речь шла о его любимом сыне Джихангире.

Султан сделал мне знак подойти ближе и собственноручно возложил мне на плечо носовой платок – знак величайшего благоволения. Я испытал неведомое мне раньше смирение, и он заговорил со мной, как с сыном:

– Мы вспоминаем Ибрагим-пашу, доброго друга нашей юности. У него тоже был быстрый ум, талант к языкам и удивительная память. На то, что сделал ты, мог быть способен только он.

– Господин слишком добр ко мне, – скромно ответил я.

Я хорошо знал, что в свое время Сулейман приказал задушить своего лучшего и единственного друга Ибрагим-пашу, и надеялся, что никогда не стану настолько близок к падишаху.

– Ты умело владеешь пером, и нам говорят, что история этого дома льется с твоих губ так, будто она записана у тебя прямо в голове. Нам будет приятно принять тебя на службу к нам в числе тридцати девяти пажей нашего величества.

Одним из тридцати девяти! Сороковым был сам Сулейман, и стать рядом с ним – безмерная честь, однако я не вожделел этого. Я промолчал, но падишах видел людей насквозь и сразу понял по выражению моего лица, о чем я думаю.

– Однако мы полагаем, что ты этого не желаешь.

– Это правда, мой повелитель, – ответил я и пристыженно опустил голову.

– Тогда скажи нам, чего ты желаешь, – велел он. – Скажи нам, как ты хочешь служить дому Османов.

Услышав это, я храбро ухватился за возможность сбежать из дворцовых оков, которые, казалось, были предначертаны мне судьбой. Османы всегда пытаются совместить желание и способности, но я не смог продемонстрировать своих способностей моему учителю. Нервно сглотнув, я решил пойти на риск.

– Я хотел бы служить на ваших галерах, мой повелитель, – выпалил я.

– Твои учителя говорят, что ты больше подходишь для службы во дворце, – возразил султан.

– Они мудры, о повелитель, и их мудрость не знает пределов. Я не стремлюсь доказать, что они не правы, но хотел бы доказать, что в море от меня будет больше пользы.

Я прекрасно знал, что султан не скупится на щедрые подарки тем, кто доставляет ему удовольствие. Великолепный дворец для визиря, награбленные богатства для аги, шкатулку с драгоценностями для бея. Мне же, пыли на дороге, по которой ступает его туфля, он пожаловал право служить ему так, как мне угодно. Для меня это был огромный подарок, а для него – сущая мелочь, такая же мелочь, как и обезьянка, благодаря которой я попал к нему на аудиенцию. Разве не говорят, что Аллах с легкостью удовлетворяет Свои желания? Поистине все произошло так легко.

Утром я уезжаю и начинаю обучение.

Прибыв в Галлиполи, Нико узнал жуткие новости.

Когда флот, принадлежавший Кызляр-аге и покойному Эль-Хаджи Фаруку, проходил мимо берегов Лесбоса, на них напали христианские корсары. Одну галеру потопили, другой удалось уйти, а все остальные захватили в плен. Команда галеры, которая все-таки добралась до места назначения, рассказала, что всех командиров убили, мусульманских гребцов взяли в рабство, а христианских – освободили.

Потопили галеру самого Фарука, самое большое из судов. Пушечное ядро попало прямо в склад пороха, произошел взрыв, и галера быстро пошла ко дну. О судьбе находившихся на борту женщин ничего известно не было, хотя вряд ли кто-то из них смог выжить.

В скорейшем порядке было организовано преследование, в погоню отправили быстроходные галиоты. Для бывалых мореходов это было обычное дело. Подобные стычки между старыми врагами случались постоянно. В таких случаях говорили просто: «Малеш, мактуб» – «не важно, так предначертано Аллахом». Придет и их час, и путь им будут освещать светильники на масле из сердец неверных.

На памяти ныне живущих так было всегда, и ничего не менялось: мусульмане убивали христиан, а христиане – мусульман. Чаша весов склонялась то в одну сторону, то в другую, пока противники боролись за преимущество в битве. Единственное, что оставалось неизменным, – кровавый цвет моря.

Однако Нико не мог отнестись к известию с такой же легкостью. Его ненависть к человеку, на совести которого была смерть Алисы, не знала границ.

Речь шла о корсаре, уже давно нападавшем на флот султана, безжалостном головорезе, легендарном капитане по имени Ромегас.

Его корабли бороздили морские просторы под красно-белым крестом – цветами ордена Святого Иоанна.

ИЗ «ИСТОРИЙ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЯ,

записанных Дарием по прозвищу Хранитель, придворным историком Императора Всех Земель Бога, султана Ахмеда

Покинув дворец Сулеймана, Николо Борг, теперь известный как Аша, два года провел в школе мореплавания в Галлиполи. Талантливый паж оказался еще более талантливым мореходом. Казалось, он был рожден для этого. Став капитаном, еще два года он прослужил во флоте корсаров под началом Тургут-реиса. Тургут носил почетное звание командующего флотом султана, но на самом деле в мирное время его флот существовал совершенно независимо. Будучи выдающимся тактиком, Тургут плавал, куда ему вздумается, бывал на Сицилии, в Неаполе и на Майорке, а однажды пошел на запад, пересек Гибралтар и захватил корабль в Атлантике. Он всегда оказывался умнее своих врагов, для него это был своеобразный спорт: он дразнил их и насмехался над ними. Монархи европейских стран были бессильны остановить его. Даже королева Елизавета в Лондоне регулярно получала сообщения о его набегах.

Эти годы в истории Средиземноморья были богаты на события.

Галеру, принадлежавшую ордену Святого Иоанна, под названием «Сан-Джакомо» победил в бою турецкий корабль под названием «Родосский галеон», на который был временно направлен Аша-реис для обучения сражениям на больших судах. Писали, что никто не сражался с неверными столь же яростно, как он. В том же году на Мальте рыцарь Жан Паризо де ла Валетт стал великим магистром ордена, что вызвало некоторые опасения в Блистательной Порте, где его считали преданнейшим – и опасным! – защитником христианской веры. Предсказатели говорили, что грядет великая битва.

Однако султана это мало занимало. Любовь всей его жизни, Роксолана, скоропостижно умерла, и он скорбел по ней, чувствуя себе более одиноким, чем когда-либо. Баязид и Селим, его оставшиеся в живых сыновья от Роксоланы, боролись друг с другом в Анатолии за то, кто подхватит меч Османов. Однако Сулейман, несмотря на глубину своего горя, был еще не готов передать трон наследникам.

Франция и Испания, враждовавшие сорок лет, наконец примирились. Император Карл отрекся от трона Священной Римской империи и Испании, ушел в монастырь и передал корону своему сыну Филиппу. Не будет преувеличением сказать, что Филипп не был ровней своему отцу. В борьбе за то, кто станет главой