Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков

Подчеркивая общность целей и интересов потенциальных союзников, Сиратори почти не касался проблем Китая, хотя именно советская помощь Чан Кайши оставалась главным препятствием на пути достижения полного согласия сторон. Относясь к авансам Японии с недоверием, усиленным колебаниями кабинета Абэ, Сталин не собирался прекращать помощь ни Гоминьдану, ни коммунистам, которые в свою очередь приспосабливались к стремительно менявшейся ситуации. В конце сентября 1939 г. Мао Цзэдун написал примечательную статью «Единство интересов Советского Союза и всего человечества», где в полном соответствии с линией Москвы трактовал ее внешнюю политику как «политику мира», хотя обвинял в провоцировании войны уже не только Великобританию и Францию, но и США. Исходя из последних установок Коминтерна, Мао призвал трудящихся всех стран к неучастию в нынешней «несправедливой и захватнической» войне и к «активной поддержке справедливых, незахватнических войн» (под которыми надлежало понимать действия СССР), а также отверг «мнение, что Китай должен участвовать в войне на стороне англо-французского империалистического лагеря», поскольку оно «не отвечает интересам борьбы против японских захватчиков».[487]

Словом, состояние и перспективы японо-советских отношений были не столь радужными, как считал или хотел считать Сиратори. Но, имея перед глазами советско-германский пакт, он был абсолютно уверен, что по его примеру Италия и Япония могут и должны нормализовать отношения с СССР. Поэтому он не раз уверял итальянского посла в Токио Аурити, что Россия не заинтересована в Балканах и готова признать их сферой влияния Италии, но посол, будучи противником союза с Москвой, скептически относился к этим заверениям. Он не верил в добрые намерения Сталина и видел, что, несмотря на давление Германии и военных кругов, правящая верхушка Японии не склонна к сближению с СССР, а влияние Сиратори не так велико, как тому хотелось бы.[488] Однако последний не сдавался, будучи уверен в природной силе «тоталитарных» держав и во внутренней слабости «демократий», которая подтачивает их изнутри.

Нашлись и союзники. Уже в сентябре 1939 г. Накано Сэйго, известный пронацистскими и одновременно прорусскими симпатиями, темпераментно писал: «Престарелые руководители японского правительства беззастенчиво критикуют Германию за заключение пакта о ненападении с СССР. Стоит напомнить этим старцам, что виноваты именно они, упустив из-за собственной нерешительности шанс заключить трехсторонний союз».[489] Влиятельный либеральный экономист Исибаси Тандзан, будущий послевоенный премьер, был более сдержан в выражениях, но не менее конкретен: «Я выступаю за урегулирование японо-советских отношений. Один американский сенатор заявил, что японо-советское сближение будет большой опасностью для демократии и вызовет у американцев ощущение военной угрозы. Это сказано слишком сильно. По-моему, в нормализации японо-советских отношений нет ничего неразумного. Если из-за этого и возникают какие-то опасения, то виной тому только прежняя политика Японии, которая заставила наш народ думать, что Япония никогда не будет жить в мире с СССР».[490]

Арита разводит тушь

К концу 1939 г. стало ясно, что от принятия радикальных решений не уклониться, поэтому избегавшая их половинчатая дипломатия Абэ-Номура стала вызывать всеобщее недовольство. В самый канун нового года германский посол Отт сообщал в Берлин, что Сиратори и Осима (возвратившийся в Токио в ноябре) «усердно трудятся для свержения нынешнего кабинета» и что, по их мнению, «нужно еще два или три переходных правительства, чтобы осуществить фундаментальную смену курса».[491] Незадолго до того большая группа депутатов парламента при негласной поддержке армии потребовала отставки правительства. Премьер Абэ сначала хотел распустить парламент и назначить новые выборы, но 14 января предпочел подать в отставку.

Вопрос о главе нового кабинета оказался исключительно трудным. Армейские круги выдвигали генералов Хата, Тэраути и Сугияма, но так и не смогли прийти к единому мнению. Принц Коноэ от предложения сформировать правительство отказался. В результате выбор пал на бывшего морского министра адмирала Ёнаи, временно находившегося не у дел, но считавшегося главным претендентом на пост начальника Генерального штаба флота. Его кандидатуру поддержали лорд-хранитель печати Юаса, бывший премьер адмирал Окада, пользовавшийся большим влиянием при дворе и во флоте, а также Коноэ и Хиранума. Девяностолетний гэнро Сайондзи уклонился от участия в обсуждении, но неодобрения не высказал. Согласно некоторым источникам, инициатива назначения Ёнаи вообще исходила лично от императора, что делало открытую оппозицию невозможной. Более того, император приказал военному министру Хата остаться на своем посту и сотрудничать с новым премьером.[492] Сформированное в середине января правительство отличалось от предшествующего совсем не в том направлении, как хотели бы «обновленцы», – недаром британский посол назвал его «одним из наиболее цельных и сбалансированных кабинетов последнего времени».[493] В него вошли по два представителя от партий Сэйюкай и Минсэйто, уже почти полностью «оттертых» военными и бюрократами от власти, крупный промышленник Фудзивара Гиндзиро и… никто из «активистов». Министром иностранных дел в третий раз стал Арита. Комбинация Ёнаи-Арита показывала, что по сравнению с курсом Абэ-Номура принципиальных перемен не предвидится.[494]

Вступая в должность, Арита сделал очередное заявление типа «и нашим, и вашим». Признав необходимость улучшения отношений с СССР, он заявил, что Антикоминтерновский пакт не отменен (так говорил и его предшественник Номура) и что связи «трех стран анти-status quo» (обратим внимание: трех, а не четырех!) остаются нерушимыми. Кабинет – судя по всему, по инициативе Ёнаи, не чуждого русофильских настроений, – предпринял некоторые конкретные шаги по нормализации японо-советских отношений, прежде всего по решению пограничных проблем, и возобновил переговоры о заключении пакта о ненападении, хотя сам Арита относился к этому без энтузиазма. Однако в целом позиции премьера и министра совпадали: оба стремились к «замирению» Китая и расширению экспансии в Юго-Восточной Азии, стараясь не осложнять отношений с Соединенными Штатами, поскольку в результате пакта Молотова-Риббентропа Япония осталась без союзников.[495] В то же время прагматически мыслящие американские политики и бизнесмены все активнее ратовали за возобновление двусторонней торговли в прежних масштабах, потому что экспорт из США в Японию на протяжении многих лет в несколько раз превышал экспорт в Китай, причем такое положение сохранялось, несмотря на все дискриминационные меры и прокитайскую политику Рузвельта.[496] Даже в августе 1941 г., когда многим война казалась неизбежной, лидер оппозиции сенатор Уилер заявил: «Япония – один из лучших покупателей нашего хлопка и нефти. Мы тоже один из ее лучших партнеров, поэтому нет никаких причин не жить с ней в мире».[497] Но президент и его окружение избрали совсем иной курс. Усилия кабинета Ёнаи сосредоточились на Китае. 30 марта в Нанкине было провозглашено создание нового «центрального» правительства во главе с Ван Цзинвэем, которое Токио сразу же признал единственным законным во всем Китае. Однако непризнание со стороны США было столь же оперативным и демонстративным.[498] Не спешил признавать новый режим и Советский Союз, связанный дипломатическими и экономическими отношениями с Чан Кайши и не менее активно поддерживавший коммунистов. Тогда Япония активизировала свои действия в южном направлении, еще в феврале предложив голландскому правительству заключить торговый договор на основе взаимного режима наибольшего благоприятствования. Американское эмбарго на поставки многих жизненно необходимых видов сырья и материалов толкало Японию в сторону Голландской Индии, от природных богатств которой теперь зависела ее судьба, но и там высокопоставленных японских эмиссаров, включая бывшего министра иностранных дел Ёсидзава, ждала неудача. 15 апреля Арита сделал специальное заявление, что правительство было бы «глубоко озабочено» изменением там status quo в результате «вмешательства» третьих стран, но США и Голландия отвергли эти недвусмысленные притязания. Только в мае, после оккупации Голландии вермахтом, генерал-губернатор Голландской Индии, оказавшейся в двусмысленном положении колонии без метрополии, снял ограничения на поставки в Японию стратегического сырья. Месяцем позже то же сделали власти Французского Индокитая. Затем под давлением Японии Великобритания решила на три месяца закрыть Бирманскую железную дорогу, использовавшуюся для снабжения войск Чан Кайши. В условиях тотального военного поражения Франции, в разгар воздушной «битвы за Британию» между Королевскими ВВС и Люфтваффе, еще не имея конкретных гарантий помощи со стороны США, Лондон всеми силами стремился избежать войны на двух континентах. Что касается Рузвельта, то его главные военные интересы пока лежали в Европе, а не в Азии, и были нацелены на уничтожение Германии. Кроме того, осенью 1940 г. его ждали президентские выборы, победить на которых под интервенционистскими лозунгами было заведомо нереально. Сложившееся положение вполне устраивало Арита, идеолога «доктрины Монро для Восточной Азии», манифестом которой стало его радиообращение 29 апреля «Позиция империи и международное положение».