Австро-Венгерская империя - Ярослав Шимов

Многообразные факторы, вызвавшие в 1914 г. колоссальное военное столкновение стран и народов, можно, на наш взгляд, разделить на три группы по временному признаку: долгосрочные, среднесрочные и непосредственные. Ведь нельзя забывать о том, что каждый шаг, совершенный сторонами в июле 1914 г. — «решение Австрии предпринять решительную акцию против Сербии, германское решение поддержать Австро-Венгрию, сербское решение не принимать часть условий австрийского ультиматума, русское решение оказать поддержку Сербии, британское решение вмешаться и, наверное, самое важное — решения России и Германии объявить мобилизацию — все это предопределялось множеством ранее принятых решений, планов, сложившихся представлений, суждений и отношений, которые необходимо проанализировать, если мы хотим понять, что же случилось в июле 1914 года» (Joll J. The Origins of the First World War. L. — New York, 1992. Pp. 37-38).

К непосредственным факторам, которые привели к началу войны, следует отнести как само сараевское убийство, так и действия политического руководства разных стран после этого события, т. е. весь июльский кризис, заметную роль в развитии которого сыграли субъективные мотивы и частные обстоятельства (например, возраст императора Франца Иосифа или установившаяся в Австро-Венгрии практика предоставления летних отпусков солдатам для уборки урожая — см. следующую главу). Значение этих факторов ни в коем случае не следует преуменьшать. Стоит представить себе, к примеру, что вместо воинственного Л.

Берхтольда министром иностранных дел Австро-Венгрии летом 1914 г. оказался бы миролюбиво настроенный граф И. Тиса, а при русском дворе влиянием пользовались бы не министр земледелия А. Кривошеин и военный министр А. Сухомлинов (сторонники военного вмешательства в австро-сербский конфликт), а более здравомыслящие люди — и результат июльского кризиса мог оказаться совсем иным.

Вторая группа факторов — среднесрочные — включает в себя обстоятельства, возникшие в Европе, в первую очередь на Балканах, в 1908—1914 гг., т. е. после боснийского кризиса. Именно в этот период отношения между великими державами превратились в цепь дипломатических конфликтов, каждый из которых углублял политическую и психологическую пропасть между его участниками. В эти же годы приобрело особый размах национальное движение балканских народов, произошел всплеск национализма, причем не только на Балканах, а небольшие государства, такие как Сербия или Болгария, превратились в самостоятельные геополитические факторы, осложнявшие и запутывавшие и без того тяжелую ситуацию. Без учета этой среднесрочной ретроспективы невозможно понять, почему сараевское убийство стало спичкой, брошенной в бочку с порохом, — ведь сам по себе теракт против высокопоставленной особы не был в тогдашней Европе ничем из ряда вон выходящим. (В конце концов, не стало же убийство императрицы Елизаветы итальянским анархистом в 1898 г. поводом для военного столкновения между Австро-Венгрией и Италией.)

В свою очередь, боснийский и все последующие кризисы, закончившиеся мировой войной, имели собственные предпосылки, т. е. долгосрочные факторы, которые отнюдь не сводились к ленинским «империалистическим противоречиям», хотя отрицать существование таких противоречий было бы глупо. Движущей силой мировой политики в начале XX в. стал национализм, о природе которого уже шла речь в этой книге (см. раздел V, главу «Кризис назревает: империя и ее народы»). Основным противоречием, свойственным эпохе «классического империализма», было поэтому противоречие между внешней «формой» и внутренниим «содержанием» большинства европейских держав. С одной стороны, эти державы во все большей степени становились государствами национальными, с другой же — они вели имперскую политику, важнейшей характеристикой которой является универсализм, стремление к решению задач если не мирового, то уж во всяком случае наднационального масштаба. В дунайской монархии это противоречие было особенно острым, поскольку под имперской оболочкой здесь шло формирование сразу нескольких современных наций. При этом националистически настроенная часть правящей элиты этих народов (в первую очередь венгров, австро-немцев, чехов и югославян) начала рассматривать создание собственных национальных государств — или воссоединение с другими национальными государствами, например Германией или Сербией — в качестве своей стратегической цели. Однако в Вене по-прежнему не понимали особенностей новой эпохи, и габсбургская дипломатия в начале XX столетия зачастую действовала так же, как и сто лет назад, надеясь найти в удачном разрешении внешнеполитических проблем рецепт для решения проблем внутренних. Имперская внешняя политика вступала в конфликт с постимперским характером дуалистического государства, и именно поэтому позиции Австро-Венгрии в империалистическую эпоху выглядели особенно уязвимыми.

Итак, корни столкновения 1914 г. уходят в глубь XIX столетия. Чтобы не запутаться, представляется удобным проанализировать основные направления политики каждой из европейских стран, причастных к возникновению мировой войны. (По отношению к Австро-Венгрии это в общих чертах было сделано выше.)

* * *

Германия. Как уже было сказано (см. раздел VIII, главу «Шаг за шагом к катастрофе»), агрессивная и напористая Weltpolitik, которую правящие круги Германии стали проводить после отставки Бисмарка, явилась одной из причин того, что атмосфера в Европе к началу второго десятилетия XX в.

стала предгрозовой. При этом нужно отметить, что сама Weltpolitik представляла собой логическое следствие политического, экономического и национального подъема немецкого народа, сильнейший толчок которому дало осуществленное «железным канцлером» объединение Германии. Способ этого объединения — «сверху», «железом и кровью» — определил облик Германской империи и характер ее политики в конце XIX — начале XX вв.

Наиболее яркими проявлениями энергичной борьбы немцев за место под солнцем стали германская колониальная экспансия в Африке, Китае, Океании и на Ближнем Востоке и впечатляющая программа перевооружения, в первую очередь строительство мощного современного военно-морского флота. Все это вызывало серьезную тревогу главным образом в Лондоне и Париже. Впрочем, рассматривать Германию как серьезного и опасного соперника в борьбе за господство на морях и в колониях руководители британской политики стали далеко не сразу. Так, «в 1898—1901 гг. постоянно зондировалась возможность англо-германского союза, хотя до конкретных переговоров дело не дошло. В конце концов эти планы потерпели неудачу главным образом из-за того, что немцы думали: Англия и так от нас никуда не денется; если англичане готовы договариваться уже сейчас, когда наш флот по большей части еще находится на бумаге, тем более сговорчивыми станут они, когда наши позиции на море усилятся» (HaffnerS. Od Bismarcka к Hitlerovi. Praha, 1995. S. 60).

От этой иллюзии Берлин избавился лишь позднее — после того, как Великобритания в 1904 г. разрешила свои колониальные противоречия с Францией и заключила с ней союз (Entente cordiale, «Сердечное согласие», ставшее основой Антанты), а три года спустя подписала соглашение о сотрудничестве и с Россией, пойдя на компромисс в вопросе о сферах влияния двух держав в Иране и Средней Азии. Тем не менее англичане не стремились к разрыву с Германией, стараясь наладить с ней корректные отношения. Камнем преткновения здесь была военно-морская программа Германии, и Лондон безуспешно добивался от кайзеровского правительства ее замораживания — в обмен на возможные компенсации в колониях. Впрочем, британцы не собирались поступаться ни пядью земли своей империи, предлагая Германии поживиться за счет португальских или бельгийских владений в Африке.