Эндимион - Дэн Симмонс

– Мы направляемся в секретариат, – с улыбкой заметил Одди, – но, если хотите, можем заглянуть в папские покои. Его Святейшество председательствует на Галактическом Синоде во дворце Нервы.

Де Сойя снова кивнул. Его взгляд упал на картину Рафаэля, которая виднелась сквозь приоткрытую дверь. Капитану вспомнилось, что Папа Юлий Второй, которому надоели фрески работы таких мастеров, как Пьетро делла Франческа и Андреа дель Кастаньо, осенью 1508 года распорядился привезти из Урбино двадцатишестилетнего гения Рафаэля Санти, более известного под именем Рафаэль. В одной из комнат, мимо которых они проходили, де Сойя заметил «Афинскую школу», великолепную фреску, которая символизировала торжество религиозной истины над торжеством истины философской и научной.

– О-o… – Монсеньор Одди остановился, давая де Сойе возможность насладиться зрелищем. – Нравится? Узнаете Платона?

– Конечно, – ответил капитан.

– А вам известно, с кого писал Рафаэль?

– Нет, – признался де Сойя.

– С Леонардо да Винчи. – На губах Одди промелькнула усмешка. – А вон Гераклит. Знаете, кто это на самом деле?

Капитан покачал головой. Ему вдруг вспомнилась родная планета и крохотная часовня, в которой вечно гулял ветер, заметая песком подножие простенькой статуи Богоматери.

– Микеланджело. А Евклида – видите? Рафаэль писал с Браманте. Давайте подойдем поближе. – Де Сойя осторожно ступил на роскошный ковер. Фрески, статуи, золоченые рамы, высокие окна внезапно поплыли у него перед глазами. – На воротнике Браманте кое-что написано. Вот, взгляните. Можете прочесть?

– R-U-S-M, – прочитал по буквам де Сойя.

– То-то и оно. – Одди хихикнул. – Raphael Urbinus Sua Manu. Ну-ка, сын мой, переведи, порадуй старика. Если не ошибаюсь, у тебя на этой неделе была возможность восстановить познания в латыни.

– Рафаэль из Урбино, – пробормотал де Сойя себе под нос, – собственной рукой.

– Правильно. Что ж, пора идти. Пожалуй, воспользуемся лифтом Его Святейшества. Негоже заставлять секретариат ждать.

Апартаменты Борджа занимали почти весь нижний этаж здания. Одди провел капитана через маленькую капеллу Николая Пятого, и де Сойе подумалось, что он никогда в жизни не видел ничего прекраснее. Стены часовни украшали фрески работы фра Анджелико, выполненные в 1447–1449 годах от Рождества Христова и представлявшие собой квинтэссенцию простодушия и невинности.

Помещения за капеллой выглядели мрачными и зловещими, что невольно наводило на мысли о неблаговидных поступках пап из рода Борджа. Но в Четвертом покое, кабинете Папы Александра, отдававшего много времени науке и мирским искусствам, де Сойя не мог не восхититься многоцветьем красок, изысканными золотыми инкрустациями и пышной лепниной. Фрески и статуи Пятого покоя изображали события из жизни святых, однако в них ощущалась неестественность, некая стилизация, напомнившая де Сойе египетское искусство Старой Земли. В Шестом покое, который, по словам монсеньора Одди, служил трапезной, фрески были настолько яркими и жизненными, что у капитана перехватило дыхание.

Одди остановился у фрески, изображавшей Воскресение, и указал двумя пальцами на фигуру на заднем плане. Несмотря на века, прошедшие с тех пор, как была написана картина, и на выцветшие краски, эта фигура внушала благоговение.

– Александр Шестой. Второй Папа из рода Борджа. – Пальцы монсеньора скользнули к двум мужчинам, которые стояли в толпе, но, судя по выражению лиц и падавшему на них свету, изображали святых. – Чезаре Борджа, незаконнорожденный сын Александра. Рядом его брат, которого он убил. В Пятом покое имеется портрет Лукреции, дочери Александра. Ее написали под видом святой девственницы Екатерины Александрийской.

Де Сойя вскинул голову к потолку, который, как и в других помещениях, украшала эмблема рода Борджа – белый бык с короной над рогами.

– Это работа безумца Пинтуриккьо. Его настоящее имя – Бернардино ди Бетто. Вполне возможно, он служил силам тьмы. – Выйдя из комнаты, Одди оглянулся. – Но в гениальности ему не откажешь. Пойдем, сын мой. Нас ждут.

Кардинал Лурдзамийский восседал за длинным столом в Шестом покое – Зала-дель-Понтифичи, так называемой «Папской зале». Он и не подумал встать, когда де Сойя вошел в комнату, лишь слегка изменил позу. Капитан опустился на колени и поцеловал кольцо на пальце кардинала.

Симон Августино погладил де Сойю по голове и махнул рукой, как бы отметая формальности.

– Присаживайся, сын мой. Уверяю тебя, этот стул гораздо удобнее кресла, которое подобрали мне мои помощники.

Де Сойя почти забыл, какой звучный у кардинала голос: казалось, он исходил не столько из груди Августино, сколько из самой земли. Кардинал напоминал облаченную в шелка и атлас гору, которую венчала крупная голова с тяжелым подбородком и тонкими губами. Из-под алой скуфьи, прикрывавшей почти голый череп, пронзительно смотрели крошечные глазки.

– Федерико, – продолжал кардинал, – я очень рад, что ты выжил, пройдя через столько смертей. Вид у тебя усталый, но и только.

– Спасибо, ваше высокопреосвященство, – поблагодарил де Сойя. Монсеньор Одди уселся слева от капитана, чуть поодаль от кардинальского стола.

– Насколько мне известно, вчера тебя допрашивала священная инквизиция? – Взгляд кардинала словно проникал в самое сердце.

– Да, ваше высокопреосвященство.

– Надеюсь, до пыток не дошло? Никаких тисков, «железных дев» или «испанских сапог»? На дыбу тебя не вздергивали? – Кардинал хмыкнул. Этот звук отдался эхом у него в груди.

– Нет, ваше высокопреосвященство. – Де Сойя выдавил улыбку.

– Хорошо. – Кольцо на пальце кардинала сверкнуло в луче солнца. Августино подался вперед. – Когда Его Святейшество вернул священной канцелярии прежнее название, – он усмехнулся, – некоторые атеисты решили, что возвращаются времена террора и страха. Но Церковь знала, что делает. Священная канцелярия может только советовать, Федерико, а единственная кара, которую она вправе предложить, – отлучение.

– Это ужасная кара, ваше высокопреосвященство, – проговорил де Сойя, проведя языком по губам.

– Верно, – согласился кардинал, голос которого внезапно сделался суровым. – Но тебе она не грозит. Дознание завершилось, твоя репутация ничуть не пострадала. В протоколе, который священная канцелярия направит Его Святейшеству, с тебя снимут все обвинения – за исключением, скажем так, невнимательности к чувствам некоего епископа, имеющего покровителей среди членов Курии.

Де Сойя стиснул кулаки.

– Ваше высокопреосвященство, епископ Меландриано – вор.

Кардинал перевел взгляд на монсеньора Одди, затем вновь устремил его на капитана.

– Знаю, Федерико. Нам об этом известно достаточно давно. Не беспокойся, доброму епископу не скрыться в океане от справедливого возмездия. Могу тебя уверить, что к нему священная канцелярия снисходительной не будет. – Августино откинулся на спинку кресла. – Но к делу, сын мой. Готов ли ты вернуться выполнить до конца свое задание?