Мерлин - Стивен Рэй Лоухед

— этой мощной крепости, из которой он мог приглядывать за мятежными королями.

Потрясенные смертью Горласа, они раскаялись и в конце концов приняли условия Утера: заплатили пеню за свои злодеяния и отдали в заложники лучших воинов, которых Верховный король немедля включил в дружину.

Во мне он больше не нуждался. Более того, я снова стал ему обузой: пошли слухи, будто он с самого начала замыслил убить Горласа и отправил меня с этим в крепость. Чтобы не возбуждать толков, я вернулся в Инис Аваллах. Говорят, Горласа похоронили, а Утер с Игерной поженились в один и тот же день.

Впрочем, чего только не говорят.

Я даже слышал, будто Игерна была женой Горласа — вообразите! — и что я волшебством придал Утеру сходство с Горласом и отвел его прямо к ее ложу. Или что я дал Игерне колдовского снадобья, так что она приняла Утера за Аврелия, своего мужа, восставшего из мертвых. А то и вовсе, будто Аврелий вправду пришел из Иного Мира, чтобы возлечь с ней.

Во что только люди ни верят!

Глава 14

Если б не ребенок, я постарался бы никогда больше не видеть Утера. Даже когда стало ясно, что ехать придется, возникло препятствие.

Мы с Пеллеасом только что вернулись в Инис Аваллах из поездки по самым дальним и убогим селениям королевства, где люди прямо рассказывают о своих горестях и обидах. Я сразу отправил Пеллеаса в Ллионесс, узнать, что творится там и насколько усилилось влияние Морганы. Менее всего мне хотелось ехать в Тинтагиль одному.

Тем не менее чудовищный замысел Утера надо было во что бы то ни стало предупредить, и никто, кроме меня, не мог этого сделать. Никто больше не знал о нем, а мне он открылся в видении.

Целый день мы с Харитой и Аваллахом катались верхом и рыбачили, потом поужинали похлебкой с хлебом, и я, устав, задремал в кресле у очага. Меня разбудил звук — почудилось, что во дворе залаяла собака. Я зашевелился и открыл глаза. Дрова в очаге прогорели, и в тлеющих углях я различил новорожденного мальчика. Кто-то, держащий его за пятку, поднес стальное острие к нежному розовому тельцу. Рядом стояла перепуганная женщина, закрыв белыми руками лицо.

Я узнал клинок: боевое оружие Утера, Максимов имперский меч.

— В чем дело, соколик? — спросила Харита. Она внимательно смотрела на меня, опустив на колени свиток, который читала. (Целительство заставило ее вновь обратиться к старым книгам о врачевании и снадобьях, и вечерами она часто изучала книги, спасенные из Атлантиды.) — У тебя такое лицо, словно ты увидел свою смерть.

Я медленно покачал головой. Тошнотворный страх подступил к горлу.

— Не свою, — отвечал я. — Чужую.

— Ой, Мерлин... Я не хотела...

— Ничего. — Я выдавил улыбку. — Это еще не произошло, и все можно предотвратить.

— Тогда ты должен вмешаться, — сказала она.

Я и сам знал, что должен. Если не ради ребенка, то ради Утера, чтобы уберечь его от страшной ошибки. Однако я все равно пустился в путь с большой неохотой. До Тинтагиля я добрался, переодетый бродячим арфистом, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Не хотелось, чтобы об этой поездке пошли толки, а в последнее время каждый мой шаг обсуждали на всем острове. Чем меньше станет известно об этой прискорбной истории, тем лучше будет для всех.

Остров Могущественных на исходе летней поры! Что на земле может с этим сравниться? Холмы в пламени вереска и медно-красного папоротника, внизу золотятся нивы, под высокими небесами наливаются соком плоды неустанных трудов, дни еще теплые, ночи наполнены светом. В это время года каждый радуется тому, что жив.

Сбор урожая начинается в Лугназад, День первых плодов — древнейший и самый священный праздник, который чтит даже церковь: в этот день благодарят Бога за Его бесчисленные щедроты. На каждом холме пылают огромные костры, и каждое каменное кольцо, как встарь, становится священным кругом — средоточием силы, где в эту ночь завеса между нашим и Иным Миром истончается, так что посвященный может увидеть прошлое или будущее.

И вот теперь, когда римские города разрушились и люди снова ушли в селения, Лугназад, как мне показалось, стали отмечать еще шире. Люди чаще обращаются к старым обычаям, ища утешения в вере прежних немудреных времен.

Погода стояла отличная, и я прибыл в Тинтагиль через несколько дней после Лугназада. Привратник взглянул на арфу и сразу отворил ворота. Хоть кого-то мой приезд обрадовал, правда, не скажу, что Утер от восторга пустился в пляс.

С самого начала он был замкнут и подозрителен. Я видел, что разговор состоится трудный. Оставалось одно: сразу заговорить начистоту.

— Мы с тобой друзья. — (Да, он нуждался в этом напоминании.) — И я знаю тебя, Утер. Не отпирайся: я знаю, что должно родиться дитя и ты собираешься убить его при рождении.

Я не ждал, что он сознается, но хотел показать, что ложь ни к чему не приведет. Игерна стояла чуть поодаль и смотрела на меня, теребя край накидки, и на лице ее мешались страх и облегчение. Думаю, в глубине души она с самого начала надеялась: что-нибудь Утера остановит.

— Я что, по-твоему, рехнулся? — вскричал он. — Это может быть мальчик, и тогда речь идет о моем наследнике!

Утер проговорился, хотя сам еще этого не понял. Надейся он, что ребенок его, он бы сказал иначе. Нет, семя, возрастающее в Игерне, принадлежит Аврелию, и Утеру это известно. Вот почему он произнес то слово, которое было у него на уме: «наследник».

— Конечно, он твой наследник, — отвечал я.

Чьим бы сыном он ни был — Утера или Аврелия — ему надлежит наследовать верховный престол. Станет ли он королем на самом деле — другой вопрос.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. — Утер нетерпеливо отмахнулся. — Так или иначе, я не убийца, что бы обо мне ни толковали.

Он имел в виду беспочвенный слух, будто он нарочно убил Горласа, чтобы жениться на Игерне.

— Я здесь не затем, чтобы называть тебя убийцей, — промолвил я. — Единственное, что меня заботит, — ребенок.

— Значит, мы хоть в чем-то согласны. — Он бросил быстрый взгляд на Игерну, потом снова перевел взор на меня. — Что ты предлагаешь?

— А надо что-то предложить?

— Ты хочешь сказать, что