Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий - Питер Франкопан

Хотя имена таких ученых, как Галилео Галилей, Исаак Ньютон и Леонард Эйлер, стали известны целым поколениям школьников, очень легко забыть, что многие важные их работы заключались в изучении траектории снарядов и понимания причин отклонения, что позволило артиллерии повысить точность[1096]. Эти выдающиеся ученые помогали сделать оружие еще более мощным и надежным; военные и технологические достижения были неотъемлемой частью эпохи Просвещения.

Нельзя сказать, что в других обществах не было агрессии. Как показали множественные примеры на других континентах, любое завоевание приносило смерть и страдания в больших масштабах. Однако периоды взрывной экспансии в Азии и Северной Африке, например, в первые десятилетия распространения ислама во время монгольских завоеваний, сопровождались длительными периодами мира и процветания. Частота и ритм ведения войн в Европе отличались от всего остального мира: не успевал разрешиться один конфликт, как начинался другой. Соревнование было жестоким и беспощадным. В этом смысле такие работы, как «Левиафан» Томаса Хоббса, объясняли причины роста Запада. Только европейский автор мог прийти к заключению, что естественное состояние человека заключалось в постоянном насилии, и только европейский автор мог быть прав[1097].

Более того, жажда военной конфронтации стояла и за другими усовершенствованиями, которые были тесно связаны с войнами, например, в финансовой сфере. Европейские правители нуждались в капиталах для финансирования армий, что привело к созданию долговых рынков, где деньги могли быть получены за счет будущих налоговых поступлений.

Ставка на успех могла помочь получить солидную прибыль, титулы и другие социальные выгоды тем хитроумным инвесторам, чьи вложения в государственные проекты могли быть зачтены как проявление патриотизма: финансирование государства могло помочь продвинуться вперед и разбогатеть. Лондон и Амстердам стали мировыми финансовыми центрами, специализирующимися на государственных налогах, а также более сложном биржевом деле[1098].

Одной из причин возвышения Лондона и Амстердама стал социально-экономический рост Северной Европы. Последние исследования предполагают, что население Англии и Нидерландов в период между 1500 и 1800 годами увеличилось вдвое. В основном этот рост ощущался в густонаселенных регионах, где число больших городов выросло примерно в три раза[1099]. Особенно бурно этот процесс протекал в Нидерландах, где в середине XVII века в города перебралась примерно половина жителей[1100]. Государства с большим количеством городов имели преимущества перед теми странами, где преобладало сельское население. Процесс сбора налогов занимал гораздо меньше времени и был более эффективным, так как скорость коммерческого обмена в городах гораздо выше, чем в сельской местности. Густонаселенные регионы также являлись более надежными источниками дохода, здесь были ниже риски для кредитования. Англия и Голландская республика могли занимать больше и по лучшим ставкам, чем их коммерческие и политические соперники[1101]. Тогда, как и сейчас, чтобы получить деньги, недостаточно было быть умным, нужно было оказаться в нужном месте. Лондон или Амстердам подходил для этого лучше всего.

Это был похоронный звон для Италии и Адриатики. Находясь в крайне невыгодном положении из-за открытия новых торговых путей, по которым товары доставляли к богатым потребителям напрямую, города-государства с их глубоко укоренившимся соперничеством не имели ни малейших шансов против союзов городов, которые к тому же с готовностью объединяли свои ресурсы. На финансирование экспансии требовались такие огромные суммы, что стало нормальным тратить более половины государственного дохода просто на погашение национального долга[1102]. Постоянная борьба с соседями за политическое, коммерческое и культурное преимущество было дорогим занятием. Европа стала континентом, жизнь на котором шла с двумя разными темпами: Старая Европа на востоке и юге, которая доминировала столетиями, теперь ослабела и находилась в стагнации; а Новая Европа на северо-востоке резко поднялась[1103].

Некоторые сумели разглядеть зловещие предзнаменования раньше остальных. Уже в 1600 году британский посол в Венеции писал, что «в вопросах торговли упадок настолько очевиден, что все приходят к выводу, что за 20 лет» город придет к полному краху. Когда-то Венеция доминировала на Востоке, но теперь она не могла составить достойную конкуренцию. Множество больших кораблей, которые привозили домой огромные грузы или отправлялись в путь, теперь были «не видны»[1104]. Это было незадолго до того, как город начал открывать себя заново, превращаясь из коммерческого центра в центр роскошной жизни, радость гедониста. Хотя власти пытались запретить ношение крупных, дорогих украшений, показные вечеринки и гедонистические удовольствия, число которых возрастало, преображение города было во многом понятно, в конце концов, что еще им оставалось делать?[1105]