Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

«– Я ухватился за эту пьесу, потому что она даёт возможность проветрить воздух на сцене. Мы получили совершенно изумительный язык!».

Но именно этот язык «Командарма 2» вызвал претензии у тех, кто посмотрел пьесу. Некоторые из выступавших решительно требовали запрещения не только спектакля, но и пьесы. Особенное возмущение вызывала фраза, которую скандировали актёры, исполнявшие роли красноармейцев:

«Да здравствует, да здравствует, да здравствует война!»

Многие требовали изменить название спектакля.

В обсуждении, которое было весьма бурным, принял участие и Маяковский. Он сказал:

«Товарищи, я нахожусь по сравнению с Сельвинским в более благоприятных условиях. Моя пьеса уже поставлена, и её уже отругали. Если бы я подобрал статьи, взаимно друг друга исключающие, то оказалось бы, что ничего нет…

Для того, чтобы пьесу снять, для этого должны быть очень серьёзные предпосылки. Мне кажется, что таких предпосылок нет. Такие мелочи, как "Да здравствует война!", не могут решать судьбы пьесы. Может быть, надо вставить: "Да здравствует гражданская война!"

Мы сегодня занялись делом, которым должны заняться печать и общественность. Нам не нужно брать на себя эти функции. Если так подходить к спектаклю, то, конечно, он должен быть разрешён. Посмотрим – он или пойдёт, или лопнет».

Одна из членов Главреперткома, взяв слово, стала искать способы исправления неудачных, по её мнению, строк:

«– Есть такие моменты, которые идеологически могут вызвать большие недоразумения, например – "Да здравствует война!". Никогда так не говорили. Маяковский предлагает сказать – "гражданская война"».

Маяковский с места тут же ответил:

«– Мне бы со своими стихами справиться, где мне чужие исправлять?»

Когда обсуждение завершилось, Главрепертком постановил: спектакль разрешить. Но потребовал:

а) изменить название спектакля и слова «Да здравствует война!»,

б) сократить монологи главного героя трагедии – Оконного,

в) снять введённую Мейерхольдом сцену расстрела Оконного за совершённый им захват поста командующего армией.

Объявив свой вердикт, члены Главреперткома удалились, а Художественно-политический совет ГосТИМа заседание продолжил. И вновь слово взял Маяковский. Обратим внимание, что на этот раз он выступал уже не как посторонний «советчик», а как весьма заинтересованное лицо (он был членом Художественно-политического совета театра), и теперь спектакль был тоже как бы его:

«Для меня самое главное опасение заключалось в том, что пьесу не разрешат. Я потому и вышел разговаривать, что мне казалось, что постановка пьесы держится на ниточке.

Сейчас нужно подвести итог. Пьеса разрешена. Дальше – требуют изменений. Чи согласимся, чи нет, – будем разговаривать. Частично мы приняли те изменения, о которых говорилось. Сократить монологи мы можем – это уже 25 % уступок. "Да здравствует война!" можно изменить. Это уже 50 % удовлетворения. Дальше – относительно названия. На месте Сельвинского я бы сказал: назовите, как хотите. Тогда произведено 75 % уступок. Остаётся 25 %.

Основное препятствие – это последняя сцена. Непонятно, почему разгорелись споры. Мне кажется, самое главное – нужно отпраздновать победу, что пьеса разрешена к постановке».

Всеволод Мейерхольд был более категоричен – он отказался вносить какие-либо изменения в уже готовый спектакль. Художественно-политический совет поддержал режиссёра.

В конце концов, театр добился разрешения на показ спектакля в том виде, в каком он был показан членам Главреперткома.

Надо полагать, именно тогда и состоялся разговор двух драматургов, о котором Илья Сельвинский позднее вспоминал:

«Маяковский. – После "Командарма" вы должны открыто заявить, что вы поэт рабочего класса. От вас этого ждут.

Сельвинский. – Кто ждёт?

Маяковский. – Партия. Агитки надо писать, Илья. Попробуйте!

Сельвинский. – Это не по мне. Это всё равно, что делать барабаны из красного дерева.

Маяковский. – Партия терпит все ваши выходки ради вашего огромного таланта. Партия верит, что рано или поздно вы станете полезным человеком. Старайтесь только, чтобы вас не расстреляли: эту уже непоправимо».

Владимир Маяковский говорил так, словно он старый партиец, занимающий какой-то ответственный пост.

Премьера «Командарма 2» состоялась 24 июля 1929 года во время гастролей ГосТИМа в Харькове. Харьковская газета «Пролетарий» 28 июля поместила рецензию:

«Сельвинский чрезвычайно ярко показал трагедию той части интеллигенции, которая внешне приняла революцию, но в своей сущности осталась чужда ей. Тема эта не новая, но ещё никто не показал её так выпукло и образно, как это сделал Сельвинский».

Ленинградский журнал «Жизнь искусства» 4 августа высказался тоже:

«“Командарм 2” – это первая трагедия о революции за 12 лет после Октября. Это крупное событие сегодняшней литературы».

6 августа воронежская газета «Молодой коммунар» заметила:

«Пьеса ставит проблему вождя и масс, индивидуализма и коллективизма».

«Комсомольская правда» заявила:

«“Командарм 2” – спектакль нужный».

«Московский комсомолец» добавил:

«Спектакль труден для восприятия, но он волнует пролетарского зрителя».

В октябрьском номере журнала «Жизни искусства» говорилось:

«“Командарм 2” – патетическая “агитка”».

Газета «Рабочая Москва» 20 октября взглянула на спектакль с другой стороны:

«Режиссёр несколько опростил поэму, снизил её художественные достоинства».

«Известия»:

«Мейерхольд уплотнил, сконцентрировал, перемонтировал весь материал трагедии».

А «Литературная газета», сообщая о премьере «Командарма 2» и говоря о философском богатстве («диалектике») стихотворной пьесы, прямо сказала, во что её превратил режиссёр:

«К сожалению, эта диалектическая геометрия поэмы не получила реализации в театре и была переведена режиссурой в план агитационного примитива».

Прочитав статью, Сельвинский записал:

«Эта последняя фраза окончательно рассорила со мной старика Меера. Ergo: он с ней согласен».

Напомним, что слово «ergo» в переводе с латинского означает «следовательно».

Впрочем, сороковой номер журнала «Современный театр» взял режиссёра под защиту:

«Мейерхольд спас “Командарма” для зрителя, хотя Сельвинский считает, что снизил до “примитивной агитки”».