Книги крови. Запретное - Клайв Баркер

Элейн положила записку и села в полумраке, пытаясь определить, где же живет чума. Она у нее на пальцах, или в животе, или же в глазах? Нигде и везде одновременно. Первое ее ощущение оказалось ошибочным. Это был вовсе не ребенок. Не было в ее теле ни единой клетки, которая стала носителем неведомой темной силы. И все же эта сила витала повсюду, став с Элейн единым целым. Невозможно было вырезать из Элейн пораженную часть, как вырезали опухоли и все места, куда они проросли. Но вряд ли из-за этого от нее отвяжутся. За Элейн пришли, чтобы заключить в стерильную комнату, лишить собственного мнения и достоинства, сделать пригодной лишь для бездушных исследований. От такой мысли Элейн пришла в ярость. Она скорее умрет в агонии, как та женщина с каштановыми волосами в крипте, чем снова сдастся им. Элейн порвала листок и выкинула в мусорное ведро.

Решать что-то было слишком поздно. Грузчики открыли дверь и обнаружили с противоположной стороны Смерть, рвущуюся на свет. Элейн была ее орудием, а Смерть – в своей неизреченной мудрости – даровала ей неприкосновенность, придала сил и мечтательного восторга, избавила от страхов. В ответ Элейн несла ее проповедь дальше, и это откровение было уже не остановить. Все те десятки, а может, и сотни людей, которых она заразила в последние несколько дней, понесли смертельную проповедь дальше, когда отправились к своим семьям и друзьям, на свои рабочие места и туда, где привыкли отдыхать. Они передавали роковое послание своим детям, укладывая их в постель, и супругам во время любовного акта. Священники, без сомнений, раздавали его с причастием, а продавцы – протягивая на сдачу пятифунтовую банкноту.

Пока она думала обо всем этом – о болезни, распространявшейся как пожар в сухом лесу, – в дверь позвонили снова. За ней вернулись. И, как и раньше, стали звонить в другие квартиры. Ей было слышно, как сверху спускается Прадоу. В этот раз он знал, что Элейн дома. Он скажет им. Они станут колотить в дверь, и, когда она не ответит…

Прадоу открывал переднюю дверь, а она в этот момент отпирала заднюю. Выходя на задний двор, она услышала голоса у двери в свою квартиру, а затем стук и требования открыть. Она отодвинула задвижку калитки и растворилась в темноте в проулке за домом. Когда дверь взломали, она была уже вне зоны слышимости.

Больше всего ей хотелось вернуться к церкви Всех Святых, но Элейн понимала, что так ее наверняка арестуют. Преследователи ждут, что она вернется туда, как убийца на место преступления. Но ей хотелось снова взглянуть Смерти в лицо, теперь сильнее, чем когда-либо. Поговорить с ней. Обсудить ее стратегии. Их стратегии. Спросить, почему она выбрала ее.

Она вышла из проулка и с угла смотрела, что происходит перед домом. Теперь там было больше двух людей. Она насчитала по меньшей мере четырех. Что они там делали? Скорее всего, копались в ее нижнем белье и любовных письмах, искали на кровати выпавшие волосы и следы ее отражения в зеркале. Но даже если они перевернут всю квартиру, если обследуют каждый клочок бумаги, то все равно не найдут никакой разгадки. Пусть ищут. Герой-любовник ускользнул. Остались лишь пятна от слез, да мухи у лампочки воздавали Элейн хвалу.

Ночь была звездной, но, пока она шла к центру города, яркую подсветку на рождественских елках и на зданиях выключили. Большинство магазинов к этому часу уже закрылись, но на тротуарах еще стояли люди, глазевшие в витрины. Правда, Элейн скоро устала от витрин, от елочной мишуры и манекенов, и свернула с главной дороги на боковые улочки. Здесь было темней, что больше соответствовало ее отвлеченному состоянию духа. Сквозь открытые двери баров доносились музыка и смех; откуда-то сверху, где стояли игровые автоматы, слышны были ругань и драки; в одном из подъездов парочка любовников бросала вызов общественному мнению; в другом мужчина пускал струю, фыркая от удовольствия, как лошадь.

Лишь теперь, в относительной тиши этих кварталов, она осознала, что идет не одна. Кто-то шел сзади, осторожно соблюдая дистанцию, но стараясь не отставать. За ней следили? Ее окружили, готовясь схватить и препроводить в камеру? Если так, то бегство – лишь отсрочка неизбежного. Лучше вступить с ними в схватку сейчас и дать подойти поближе, на расстояние, с которого она сможет их заразить. Элейн скользнула в укрытие, прислушиваясь к приближающимся шагам, а затем вышла на свет.

Но это были не представители закона, а Кавана. Вначале она поразилась, но тут же поняла, почему он следует за ней. Элейн внимательно посмотрела на него. Кожа обтягивала его череп так туго, что даже в полумраке было видно, как просвечивают кости. Как же она не узнала его раньше, крутилось в ее мозгу, – не поняла, кто он такой, на первой встрече, когда он толковал о мертвых и их очаровании, когда говорил так, словно он и есть их творец?

– Я шел за тобой, – сказал Кавана.

– Всю дорогу от дома?

Он кивнул и спросил:

– Что они тебе сказали? Полицейские. Что они сказали?

– Ничего, о чем бы я уже не догадалась, – ответила она.

– Ты знала?

– В некотором смысле. Должна была знать, в глубине души. Помнишь наш первый разговор?

Он пробормотал, что помнит.

– То, что ты говорил о Смерти и об эгоизме.

Он внезапно ухмыльнулся, обнажив костлявые десны.

– Да. Что же ты обо мне подумала?

– Даже тогда для меня это имело какой-то смысл. Но я не знала, почему. Не знала, что принесет будущее…

– И что же оно принесло? – тихо поинтересовался он.

– Смерть ждала меня все это время, так ведь? – пожала она плечами.

– О да, – сказал он, довольный, что Элейн все понимает. Он сделал к ней шаг и дотронулся до лица.

– Ты удивительная, – сказал Кавана.

– Да не особо.

– Но быть такой равнодушной ко всему. Такой холодной.

– А чего бояться?

Кавана погладил ее по щеке. Она ждала, что сейчас его кожаный капюшон расстегнется, а камушки вылетят из глазниц и разобьются. Но он хранил свою маску неизменной.

– Я хочу тебя, – сказал он.

– Да, – ответила она. Ну конечно. Это с самого начала было в каждом его слове, но ей не хватило ума, чтобы все понять.

Каждая история любви в конце оказывается историей смерти. На этом настаивают поэты. Почему же не может оказаться наоборот?

Они не могли вернуться к его дому, потому что, как он сказал, полицейские могли оказаться и там, так как должны были знать об их романе.

В ее квартиру они тоже пойти не могли. Поэтому нашли отельчик поблизости и сняли там номер. Уже в обшарпанном лифте он свободно погладил Элейн по волосам, а затем положил руку на ее податливую грудь.

Номер был обставлен плохо, но отблеск цветных огней от стоявшей на улице рождественской елки придавал обстановке некое очарование. Возлюбленный Элейн не сводил с нее глаз, словно даже сейчас ожидал, что она со всех ног удерет из-за его поведения, так откровенно порочного. Но Каване не было нужды волноваться – он обращался с Элейн так, что жаловаться ей было не на что. Его поцелуи были настойчивыми, но не чрезмерно, а то, как он ее раздевал – если не обращать внимания на некоторую неуклюжесть, – было образцом нежности и ласковой торжественности.