Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Залим принялся с силой пихаться между ног, и тут за занавеской замелькали огни и закричали люди. Рабаб радостно замычала и заизвивалась, раб с руганью выпростался и принялся подыматься.

В комнатушке разом стало светло и шумно, и на лицо бедуинки пролилось что-то горячее. Из горла зинджа торчал длинный ноконечник дротика:

– Подлый раб!

Рабаб вздернули на ноги, сунули в лицо факел, содрали с плеч абайю и покрывало, жесткая рука растрепала волосы.

– Что вы…

За спину и локти сунули палку, факел по-прежнему слепил глаза и обжигал лицо. Знакомый старческий голос проблеял:

– О распутница! Ты взяла в любовники чернокожего раба! О стыд! О позор ашшаритов!

– Да как вы…

Ее хлестко ударили по губам – ладонью плашмя, не для боли, так, для порядка. И голос старшего Даримова сыночка – чтоб у тебя глаза повылезли, о Сайф! – торжествующе загудел:

– Вот, мы с братьями и почтенный кади Сулайман ибн Харис свидетели – эта подлая, эта распутная принимала у себя черного раба за занавеской! Они любились и стонали от удовольствия!

– Подожди, о Сайф! – рассудительно проблеял кади. – Пусть почтенная Нузхат осмотрит эту грешную, эту простоволосую и даст тщательное и правдивое заключение о состоянии ее фарджа!

Палку за спиной с силой поддернули, жесткая старческая ладонь шершаво скользнула под платье, вверх по бедру и принялась бесцеременно ощупывать Рабаб между ног.

Знакомый голос хозяйки караван-сарая – что же ты делаешь, о Нузхат, разве не плакали мы вместе над моими бедами… – твердо произнес:

– Во имя Всевышнего, справедливого и не попускающего лжи! Этой женщиной занимался мужчина, причем только что!

– Развратница! Смерть прелюбодейке! – заорали из факельного света десятки голосов, мужских и женских.

– Терпение, о правоверные! – проблеял кади. – Закон Али суров, но милостив к грешным! Прелюбодейку надлежит бить камнями в яме, лишь удостоверившись, что она не носит ребенка!

Негодующие вопли стали ему ответом.

– Шарийа! – воодушевленно воскликнул Сулайман ибн Харис. – Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, мы обязаны следовать заповедям веры, о ашшариты!

Разочарованное ворчание и шарканье шлепанцев по камню – толпа принялась расходиться.

– Связать ее, – уже обыденным, равнодушным голосом приказал кади. – Нузхат, запрешь эту развратницу и скажешь, когда отойдут крови. Тогда и велю покричать о ней – соберем народ и все сделаем. Зинджа закопайте подальше в пустыне – хотя я бы на твоем месте привалил на него большой камень, о Сайф, ведь ты остался должен этому человеку…

Тот фыркнул:

– У благородного ашшарита нет долгов перед хашишином, разменявшим разум на зелье!

Локти Рабаб больно прикрутили к палке и потащили ее из комнатки прочь. Сайф ибн Дарим щипнул за задницу и жарко выдохнул:

– До встречи, Рабаб, жаль, что ты не моя…

Бедуинка висела в крепких мужских руках, не пытаясь сопротивляться. На лице жесткой коркой запекалась чужая кровь.

А в голове колотилась последняя просьба:

О Уззайян… не позабудь – ангел! Ангел-истребитель…

* * *

Ханифа, две недели спустя

Каид Марваз сидел на молитвенном коврике и отчаянно морщил лоб. В одной руке он держал пиалу с остывшим чаем, в другой – чётки. Но даже побывавшие у Каабы четки не помогали каиду разобраться в услышанном. Снаружи, за кривой решеткой ставен, плавился от жары дворик чайханы – полдень. Во дворике, несмотря на першащий в глотке сухой зной, с криками играли чернокожие дети – все им нипочем, сорванцам…

От солнечных бликов в глазах рябило, дети катались в песке, дрались за наконечник стрелы для фияля. А собеседник каида Марваза темнил, мудрил и говорил загадками.

Сидевший напротив рябой старик с жидкой бородой жевал провалившимися губами и точил непонятные словеса:

– Ты ведь из Ятриба, сынок, ах-ах-ах…

Каид Марваз сдерживался, между прочим, изо всех сил – а также из почтения к старости. За время, пока на полуденной жаре успел остыть чай, старик раз девять на разные лады повторил это содержательное утверждение. Да еще с таким видом, будто это что-то ему, Марвазу, объясняло.

– Да, о шейх, – терпеливо – в десятый раз – сказал каид. – Мы посланы в Таиф с фирманом эмира верующих – да благословит Всевышний его и его потомство! Но служу я в Ятрибе, это истинная правда. Равно как и все мои гвардейцы – мы приписаны к джунду Святого города…

– Ах-ах-ах… – покивал чалмой из застиранной ткани старик. – Вот оно и видно, сынок, что ты из Ятриба, ах-ах-ах…

Из-за спины Марваза послышался нетерпеливый вздох – Салхан, нетерпеливый в битве и в делах, едва сдерживался и потому вздыхал и шумно чесал себе пятку.

– А куда спешите, почтеннейшие, куда спешите, – засмеялся старик. – Полдень – не время для путешествия, куда спешите… И тем более – если вы из Ятриба, о юноши, о несмышленыши…

Салхан утробно рыкнул и все-таки не выдержал:

– Во имя Всевышнего! Что ты хочешь этим сказать, о шейх? Из Ятриба, из Медины – какая разница?!

Старик аж подскочил на своем молитвенном коврике:

– Огромная, о юноша! Огромная! В Ятрибе властвует один, в Медине – другая!

– Чего? – опешили гвардейцы разом.

Вот такими словесами их здесь потчевали раз за разом!

– Не понял, о шейх, – искренне признался Марваз. – Просвети мой слух!

Старикашка пожевал волосатыми губенками и вдруг тихо сказал:

– А в Ятрибе вы там все позабывали. Сидите под защитой Али – вам всё нипочем. А у нас тут не разгуляешься.

Ах вот оно что. Теперь Марвазу стало понятнее. Тарик. Они боятся Тарика.

Что ж, не за что их винить. По правде говоря, Марваз тоже боялся. Но ему четко объяснили: главное – сразу фирман вручить. Каид заучил особые слова: «Вот тебе, Тарик, воля эмира верующих, он приказывает тебе прочитать эту бумагу немедля».

Дети во дворе заорали с удвоенной силой. Они катались в песке, как заправские гончие-салуги. Местные бедуины разводили таких: собачьи бега в Марибе пользовались бешеным успехом, хотя говорили, что на ярмарке в ар-Румахе…

– Хотя вот с тех пор, как господин нерегиль приехали, получше стало, – вдруг сказал старик, и Марваз от неожиданности выронил четки:

– К-как?

А бедуин пожал худыми плечами под штопаной рубахой и сказал:

– Житья же не было от этих фарисов. Набегали раз в месяц, людей, скотину крали. А с тех пор, как господин нерегиль Джаффалеву шайку вырезал, тихо стало. Бедуины из такиф попытались на нас налететь – так господин нерегиль с молодцами подоспели, и вот.