Домик в Оллингтоне - Энтони Троллоп

– Мортимер, ты бы лучше велел подать лафиту, – заметила она. – Адольфу нельзя пить вина, которое горячит.

– Благодарю вас, – сказал Кросби. – Я лучше выпью грогу, если Гезби даст его мне.

– Грогу! – повторила леди Амелия с видом крайнего изумления.

Кросби, по правде сказать, никогда не пил грог, но он решился бы попросить чистого джину, если бы леди Амелия продлила свою заботливость.

После этих воскресных обедов хозяйка дома никогда не уходила в гостиную, ей подавали чайный прибор на тот же самый стол, на котором обедали. Это была тоже в своем роде необходимая мера к соблюдению благочестия и к освящению первого дня недели. Когда гостила Розина и когда со стола убирались бутылки, перед ней, по обыкновению, являлось несколько книг религиозного содержания. Во время своего первого и довольно продолжительного посещения она выпросила себе привилегию читать после обеда проповеди, но как при этих случаях леди Амелия и мистер Гезби отправлялись спать и как единственный в доме лакей тоже обнаружил однажды расположение ко сну, то чтение проповедей было оставлено. Впоследствии хозяин дома во время посещений своей невестки должен быть проводить эти вечера в ее присутствии и, за неимением другого развлечения, искать его в одном из душеспасительных сочинений. На этот раз леди Розина находилась в деревне, и потому стол оставался пустым.

– Что же я напишу моей маме? – спросила леди Амелия, когда со стола убрали наконец и чайный прибор.

– Засвидетельствуйте ей от меня глубочайшее почтение, – сказал Кросби.

Очевидно было как для мужа, так и для жены, что Кросби приготовился к восстанию против высших властей. Наступило молчание, продолжавшееся минут десять. Для развлечения Кросби начал играть с маленьким де Курси, прозвав его Дикси.

– Мама, он называет меня Дикси. Разве я Дикси? А вы так Кросс, за это тетя Дина не будет вас любить.

– Адольф, пожалуйста, не давайте мальчику ваших прозваний, мне это очень не нравится. Мне кажется, что этим самым вы хотите набросить темное пятно на настоящую фамилию.

– Ну, я не думаю, что Кросби делает это с таким умыслом, – сказал мистер Гезби.

– Я назвал его Дикси без всякого умысла.

– Во всяком случае, это мне не нравится. Поверьте, Адольф, что я несколько дорожу своей фамилией, как дорожит этим и мой муж.

– Даже очень дорожу, – сказал мистер Гезби.

– Не меньше вашего и я дорожу своей фамилией, – возразил Кросби. – Это весьма естественно для каждого. Один из моих предков пришел сюда с Вильгельмом Завоевателем. Сколько я знаю, так он был поваренком в палатке короля.

– Поваренком! – сказал молодой де Курси.

– Да, мой милый, поваренком. Ведь этим-то путем множество из наших старинных фамилий и сделались известными. Предки этих фамилий были или поварами, или дворецкими при королях, или, пожалуй, еще чем-нибудь хуже.

– Неужели же вы свою фамилию считаете неблагородною?

– Нет. Я вам скажу, как это было. Король пожелал, чтобы предок мой отравил с полдюжины придворных, которые хотели распоряжаться по своему, но предок мой сказал: «Нет, господин король, я повар, а не палач». За это его сменили и заставили мыть посуду, и в то время как всех других слуг называли баронами и лордами, его называли просто Куки, поваренком. Впоследствии прозвание это постепенно изменялось и наконец остановилось на настоящей моей фамилии – Кросби.

Мистер Гезби сидел, как пораженный громом, лицо леди Амелии приняло мрачное выражение. Не очевидно ли было, что уж, которого де Курси хотели отогреть на груди своей, становился ядовитой змеей и готовился ужалить всех членов этой благородной фамилии? Разговор не вязался в тот вечер, и Кросби вскоре после истории о поваренке отправился домой.

Джон Имс прибыл в свое управление ровно в полдень и, подойдя к своей конторке, не знал, на чем он стоит – на ногах или на голове. Все утро было для него продолжительным, глубоким возбуждением и вместе с тем до некоторой степени торжеством. Он вовсе не знал, какие могли быть результаты сцены на дебаркадере. Возьмут ли его в суд и там посадят под арест? Что заговорят об этом в управлении? Вызовет ли его Кросби на дуэль, и если вызовет, то в состоянии ли он будет выйти победителем, стреляясь из пистолетов? Что скажет лорд Дегест, лорд Дегест, который особенно предостерегал его не принимать на себя обязанности мстителя за оскорбление Лили? Что скажет о его поступке вся фамилия Делей? А главнее всего, что скажет и подумает сама Лили? Несмотря на то, чувство торжества было преобладающим, и теперь, в этот промежуток времени, он начинал с удовольствием припоминать испытанное им ощущение, когда кулак его заехал в глаз Кросби.

В первый день присутствия в управлении ничего не было слышно об этом происшествии, а сам он никому не рассказывал. В его отделении было известно, что он ездил провести первые дни Рождества с лордом Дегестом, и вследствие этого ему оказывали особенное внимание. Кроме того, отдавая Джонни Имсу полную справедливость, я должен сказать, что он постепенно приобретал уважение от своих начальников. Он знал свое дело и исполнял его с уверенностью в своих силах и способностях, а также с совершенным равнодушием к недовольным взглядам, которые от времени до времени бросали на него начальствующие лица. Сделавшись самостоятельным в своем официальном поведении и сохраняя права свои, он пользовался между сослуживцами популярностью. Словом, Джонни Имс вышел из поры юношества и вступил в права мужчины, наделав, конечно, в минувший период своего существования множество глупостей, которые, однако же, нисколько не мешали умевшим понимать его характер составить убеждение, что из него выйдет хороший человек.

В первый день присутствия много было расспросов о его веселье в праздники, но по этому предмету он не имел сказать многого. Действительно, праздники были бы для него более чем обыкновенны, если бы не имелось в виду весьма важной цели, принудившей его отправиться в провинцию, и если бы не обстоятельство, которым кончилась его поездка. Ни об одном из этих предметов Джонни не имел расположения говорить откровенно. Возвращаясь, однако же, с Кредлем в Буртон-Кресцент, он рассказал ему о встрече своей с Кросби.

– И ты прибил его на станции железной дороги? – спросил Кредль с видом удовольствия и недоверия.

– Прибил. Если бы этого я не сделал на станции, то не знаю, где бы привелось мне сделать. Я сказал, что прибью его, и прибил при первой встрече.

После этого во всей подробности было рассказано о встрече, о подбитом глазе, о полиции и смотрителе дебаркадера.

– Не знаю, что из этого выйдет? – спросил наш герой.

– Передаст это дело в руки какого-нибудь приятеля, без всякого сомнения, как сделал это я, передав свое дело с Люпексом Фишеру. И клянусь тебе честью, Джонни, с ним у меня скоро опять будет история. Вчера он опять неистовствовал, поверишь ли…

– Он просто дурак.