1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Во время зашиты Д.А. Волкогоновым докторской диссертации по истории мне удалось все-таки выяснить тот источник, на который он опирался в данном случае. По его заявлению в ходе защиты, это была справка первого заместителя председателя КГБ СССР генерала армии Ф.Д. Бобкова. Мне трудно судить о достоверности этого утверждения, не зная, какими именно данными располагал заместитель председателя КГБ и, самое главное, по какому принципу он отделял овец от козлищ. Вполне допускаю, что цифра «23 тысячи уничтоженных чекистов» довольно точная. Но где доказательства, что все они подверглись своей участи за сопротивление произволу? И что все они – лишь жертвы? Не логичнее ли предположить, что все они были в 1937–1938 гг. в роли палачей, а в 1939–1940 гг. большинство из них вполне закономерно постигла суровая кара за совершенные ими акты палачества?

Повысилась требовательность и к прокурорам. Вышинский сумел сухим выйти из воды. А вот его заместитель Рогинский оказался менее удачливым. Политбюро ЦК ВКП(б) 5 августа 1939 г. утвердило следующее постановление КПК при ЦК ВКП(б): «За преступное отношение к жалобам и заявлениям, поступающим в Прокуратуру Союза ССР, т. Рогинского, несущего непосредственную ответственность за работу аппарата по жалобам и заявлениям, снять с работы зам. Прокурора СССР. Поручить партколлегии КПК обсудить вопрос о его партийном положении»419. Дело дошло до того, что ряд военно-прокурорских работников, обвиненных в преступной халатности к возложенным на них обязанностям по осуществлению надзора за следствием в органах НКВД, были привлечены к судебной ответственности. Военной коллегией Верховного суда СССР по этому обвинению были осуждены в январе 1940 г. бывший старший помощник военного прокурора БОВО бригвоенюрист И.Д. Киселев и бывший помощник военного прокурора ХВО военюрист 1-го ранга Л.С. Генкин, а в июне 1940 г. – бывший военный прокурор МВО бригвоенюрист Н.П. Деев.

По-разному складывалась судьба арестованных. Кого это несчастье постигло в 1937–1938 гг., да еще по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре, того почти неизбежно ждали расстрельный приговор Военной коллегии Верховного суда СССР и пуля «исполнителя». Но те, кому удалось дожить до 1939–1940 гг. и кто был арестован в эти годы, получили хоть какой-то проблеск надежды сохранить жизнь, не подвергнуться немедленному истреблению. О том, что начиная с 1939 г. появились хоть какие-то элементы объективности в ходе предварительного следствия, свидетельствует справка о письмах арестованных и членов их семей, направленных в НКВД 25 марта и 25 апреля 1939 г. Всего за эти дни было направлено 433 таких письма, в том числе 357 – от бывших военнослужащих и членов их семей и 76 – от гражданских лиц. Ответов на эти письма поступило 65 (т. е. всего 15 %). Характер этих ответов распределился следующим образом:

а) осуждены правильно (по мнению НКВД), необходимости пересмотра нет – 23 человека;

б) следствие закончено, дело передано в суд или на Особое совещание НКВД – 12 человек:

в) следствие продолжается – 8 человек;

г) дело прекращено, из-под стражи освобождены – 10 человек;

д) осуждены к ВМН, приговор приведен в исполнение – 2 человека420.

Всего за 1939 и 1940 годы из приемной НКО СССР было направлено в НКВД, Военную коллегию Верховного суда и прокуратуру СССР 3554 письма от репрессированных, из коих 2434 письма – от бывших военнослужащих421.

Несколько по-новому стали складываться и взаимоотношения прокуроров с Особыми отделами. Начальник 3-го отдела ЛВО майор госбезопасности А.М. Сиднев 5 марта 1941 г. обращается прямо к назначенному в августе 1940 г. новому Прокурору СССР В.М. Бочкову (кстати, минуя своего непосредственного начальника – начальника 3-го управления НКО А.Н. Михеева) с докладной запиской со страшным по тем временам заглавием: «Об антигосударственной практике военной прокуратуры ЛВО при рассмотрении дел о контрреволюционных преступлениях». По мнению особиста, криминал состоял в том, что в практике работы спецчасти военной прокуратуры ЛВО, возглавляемой помощником военного прокурора округа Камыниным, якобы имеют место огульные, без наличия веских аргументов, решения о прекращении дел по контрреволюционным преступлениям с освобождением обвиняемых из-под стражи. И вообще чувствуется, что военный прокурор Камынин прямо как кость в горле для особиста. Видите ли, Камынин «распространяет слухи» среди подчиненных ему работников, что абсолютное большинство расследованных органами НКВД дел не внушают доверия. Камынин просто прекращает дела, когда свидетелями, а тем более заявителями выступают секретные сотрудники НКВД (сексоты, стукачи). Камынин занимается «охаиванием органов» – он до настоящего времени не изменил своих убеждений в отношении к делам 1937–1939 годов, следствие по которым вели органы НКВД. В заключение разгневанный особист просит Прокурора СССР поставить вопрос перед наркомом обороны и ЦК ВКП(б) об увольнении семи человек из органов военной прокуратуры422.

Из Прокуратуры СССР докладная записка Сиднева была переслана главному военному прокурору, по распоряжению которого была произведена соответствующая проверка. Докладывая 25 апреля 1941 г. начальнику Главного управления политпропаганды Красной армии армейскому комиссару 1-го ранга А.И. Запорожцу, новый главный военный прокурор диввоенюрист Носов дал решительный отпор домогательствам особиста, заявив, что докладная записка Сиднева составлена тенденциозно, что сведения, изложенные в ней, не соответствуют действительности или до крайности извращены, что она является клеветническим документом. Считая, что Сиднев до сих пор не отказался от порочных методов работы, главный военный прокурор просил «принять зависящие меры»423.

Оценивая в целом содержание и значение совместного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», надо заметить, что и в нем содержалось немало лицемерия, столь органически присущего однопартийной диктатуре. И когда Политбюро ЦК ВКП(б) предпринимало эту акцию, то оно думало не только и не столько о восстановлении попранной им же самим справедливости, сколько о сохранении собственной безграничной власти. К концу 1938 г. всякому непредубежденному очевидцу было ясно, что дальнейшее усиление массового террора или даже сохранение его в прежних размерах может привести к краху, к окончательной потере квалифицированных специалистов, к полному безразличию широких слоев народа к любым призывам ВКП(б). Нужна была отдушина, нужно было выпустить пар, нужен был козел отпущения. Что и было проделано.

Но при всем при том постановление от 17 ноября 1938 г. объективно сыграло важную роль. И хотя на смену одному палачу – Ежову пришел не менее зловещий и изощренный палач – Берия, и хотя тоталитаризм не только сохранялся, но всемерно укреплялся, а борьба с врагами народа по-прежнему провозглашалась и оставалась одной из главных задач генеральной линии партии и всего государственного аппарата, все же отождествлять годы 1937–1938 и 1939–1941 никоим образом нельзя. 1937 и 1938 годы – годы невиданного еще беспредельного террора в нашей стране – ушли в прошлое, канули в Лету.

…Рассмотрим же наконец ту последнюю ступеньку по дороге в вечное небытие, на которую предстояло вступить многим тысячам военнослужащих РККА. Это был, как тогда писали, «самый справедливый в мире» советский суд, куда поступали подготовленные в органах НКВД следственные дела с утвержденным прокурором обвинительным заключением для окончательного решения.