1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Судя по тем документам, которые мне удалось изучить, в «троечную» мясорубку попали и некоторые военные. Так, по постановлению тройки НКВД Грузинской ССР были расстреляны заместитель командующего войсками ЗакВО комкор В.М. Мулин, начальник политуправления округа корпусной комиссар А.П. Ярцев. По постановлениям троек были уничтожены также дивизионные комиссары Н.К. Блуашвили и И.Ф. Тубала, комбриг И.Н. Натан, бригадный комиссар Н.Г. Богданов.

Когда знакомишься с судьбами людей, безвинно уничтоженных различными несудебными органами, «в особом порядке», невольно вспоминаешь проницательные слова Юрия Домбровского в его знаменитом романе: «Никаких правил и норм – ни юридических, ни правовых, ни моральных – нет вообще, они упразднены. Как говорят Зыбину на одном из допросов, – говорят прямо, не смущаясь, – все это «факультет ненужных вещей» – наука о формальностях, бумажках и процедурах…».

Каждому непредубежденному человеку было ясно, что физическая ликвидация людей различного рода несудебными учреждениями, это самое настоящее, не прикрытое никаким хотя бы квазиюридическим флером, циничное убийство беззащитных. А ведь в стране с конца 1936 г. официально действовала «самая демократическая в мире», «сталинская» Конституция. Правда, большинство сотрудников НКВД (а некоторые из них, возможно, и вполне искренно) считали, что положения Конституции о правах граждан никоим образом не могут распространяться на «врагов народа». Когда бывший сотрудник Ленинградского университета Д. Пинхенсон во время очередного применения к нему в «Большом доме» физических методов воззвал к следователям: «Что же вы делаете? А как же сталинская Конституция?», то получил лапидарный, но вполне исчерпывающий ответ: «Не про тебя, б…, конституция писана!»[49].

Но как бы ни позволял себе говорить о невсеобщности Конституции энкавэдэшник, высшее руководство партии и страны не могло открыто игнорировать только что принятую Конституцию. Вообще должен заметить по своим личным предвоенным впечатлениям, что при всех творимых в стране беззакониях и зверствах, Сталин и его команда немало заботились (и преуспели!) о том, чтобы в глазах широких народных масс ореол непорочности и даже какой-то святости вокруг действий верховной власти всемерно поддерживался и укреплялся. Это подтверждается и воспоминаниями некоторых современников. Великий мастер танца И.А. Моисеев присутствовал на одном из предвоенных правительственных приемов и недавно на страницах «Огонька» засвидетельствовал, что собственными ушами слышал, как «вождь» заявил своим собеседникам в ответ на какое-то их предложение: «Товарищ Сталин этого не сделает». Мне это свидетельство очевидца представляется весьма достоверным. Здесь зримо отразилась и характерная для Сталина уже тех лет убежденность в своем величии (вспомни, читатель у Твардовского:

Салют!

И снова пятилетка.

И все тесней лучам в венце.

Уже и сам себя нередко

Он в третьем называл лице).

Здесь же проявилась и неусыпная забота о собственном имидже.

Именно это обстоятельство, по моему мнению, заставило Политбюро ЦК ВКП(б) пойти на то, чтобы ограничиться расстрелом во внесудебном порядке лишь нескольких десятков военных. А основную массу арестованных военнослужащих – сотни и тысячи человек – «пропустить» через суды.

У выдающегося писателя-фронтовика Василя Быкова есть повесть с названием «Дожить до рассвета». Каждый, кому довелось повоевать «на передовой», знает, как это точно сказано. Миллионы советских людей через все 1418 военных дней и ночей пронесли заветную мечту «дожить до Победы», а в каждом конкретном случае боевых передряг мечтали «дожить до рассвета», «дотянуть до темноты» и т. п. Тысячи военнослужащих РККА, брошенных в казематы НКВД, всеми фибрами души ощутившие полную свою беспомощность и бессилие перед этой адской машиной, оказавшиеся на краю позорной гибели или как минимум перед угрозой зверского искалечения, как о манне небесной, как о высшем счастье человеческом мечтали только лишь о том, чтобы дожить до суда, до советского суда. Уж этот-то суд, полагали они, во всем разберется, установит истину, смоет с них грязную накипь всяческих злобных наветов и инсинуаций, по заслугам накажет наглых мучителей. И ведь все они знали, что с 1 декабря 1934 г. в Советском Союзе был установлен порядок судопроизводства, даже не мыслимый для любого цивилизованного государства, когда судили без защитника, без права осужденного на апелляцию и даже без права подачи просьбы о помиловании… Но ведь все это, считали несчастные жертвы, относится к тем, кого обвиняют в терроризме. Они же, преданные советской власти люди, – ни о каком терроризме не помышлявшие, и советский суд – самый демократичный в мире – выявит истину и, безусловно, их оправдает.

Может быть, наиболее полно и точно изобразил последние упования несчастных узников сам оказавшийся в застенках НКВД бывший военный прокурор Черноморского флота бригвоенюрист П.С. Войтеко. В докладной записке главному военному прокурору РККА Н.С. Розовскому он писал: «Единственная надежда у избиваемых подследственных – дождаться суда и все рассказать, или бежать из-под ареста, явиться в ЦК к тов. Сталину и Ежову и рассказать о всех безобразиях и извращениях, а потом умереть»16. В одном из своих многочисленных писем из тюрьмы в адрес Ворошилова бывший дивизионный комиссар Л.И. Бочаров писал: «Несмотря на… шантаж, угрозу расстрелом и обещания сохранения жизни, если я буду подтверждать их провокационные протоколы допроса, на суде я решил умереть, но сказать правду, что я и сделал, заявив, что все мое дело выбитая липа и фабрикация»17.

До 1935 г. существовал такой порядок, при котором право санкции на арест и на предание суду командира принадлежало командующему войсками военного округа. Приказ наркома № 006 от 3 февраля 1935 г. установил, что санкция на предание командира суду принадлежит только народному комиссару обороны СССР. Эта мера немало способствовала резкому снижению численности осужденных командиров: с 1125 в 1934 г. она снизилась до 695 в 1935 г. и до 373 в 1936 г.18. Для позиции наркома обороны в это время можно считать довольно характерной его резолюцию на одном из доложенных ему предложений о предании ряда командиров суду: «Прежде чем отдавать под суд, нужно на месте округу изучить дело, посмотреть глубже и уж потом решить, что делать с этой публикой. Суд не единственная мера хорошего руководства и воспитания частей и людей. К. Ворошилов. 11.XI.35»19.

Все круто переменилось после 11 июня 1937 г. В этот день во всех центральных газетах была опубликована информация «В прокуратуре СССР», в которой сообщалось, что «сегодня, 11 июня, в закрытом судебном заседании Специального Судебного присутствия Верховного суда Союза ССР» будет происходить рассмотрение дела по обвинению арестованных в разное время органами НКВД маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского, командармов 1-го ранга И.П. Уборевича и И.Э. Якира, командарма 2-го ранга А.И. Корка, комкоров В.М. Примакова, В.К. Путны, Б.М. Фельдмана и Р.П. Эйдемана. Страну уже, на протяжении многих лет приучали к громким политическим процессам. Но чтобы такой судебный процесс был организован над широко известными не только в армии, но и в народе видными военными деятелями во главе с общепризнанным полководцем Тухачевским – этого, пожалуй, не ожидал никто. Как современник этих событий, могу засвидетельствовать, что лично для меня и для всех, кого я тогда знал в Ленинградском университете, известие об этом было как гром среди ясного неба.