Рассказ предка. Паломничество к истокам жизни - Ричард Докинз

Самое политкорректное объяснение состоит в том, что члены любого вида обладают повышенной чувствительностью к различиям в пределах собственного вида. Согласно этой точке зрения, дело просто в том, что мы лучше замечаем различия между людьми, чем между представителями других видов. Особи шимпанзе, на наш взгляд почти одинаковые, в глазах самих шимпанзе различаются не меньше, чем кикуйю и голландцы. Чтобы доказать эту теорию на внутри-расовом уровне, американский психолог Г. Л. Тойбер, специалист по мозговым механизмам распознавания лиц, попросил одного из своих китайских студентов ответить на вопрос, почему жителям Запада китайцы кажутся одинаковыми. После трех лет интенсивной работы студент доложил: “Потому что китайцы действительно сильнее похожи друг на друга, чем жители Запада!” Рассказывая эту историю, Тойбер подмигивал и шевелил бровями – верный признак того, что он боролся со смехом. Я не знаю, правда это или нет. Но поверить в это довольно легко, и не думаю, что это должно кого-то обижать.

Наша сравнительно молодая африканская диаспора, заселив мир, освоила необычайно широкий спектр среды обитания, климатических условий и образа жизни. Различные условия, видимо, приводили к разнице в давлении естественного отбора, особенно когда это касалось наружных частей тела, например кожи, которая принимает на себя главный удар Солнца и холода. Трудно представить себе другой вид, который бы процветал от тропиков до Арктики, от низменностей до Анд, от выжженных пустынь до влажных джунглей. Столь разные условия, безусловно, должны были проявляться в различных направлениях давления отбора. Было бы удивительно, если бы локальные популяции не приобрели различий. Охотники из лесов Африки, Южной Америки и Юго-Восточной Азии независимо друг от друга стали малорослыми, скорее всего, потому, что так было проще жить среди густой растительности. Народам высоких широт, предположительно, необходимо как можно больше света для синтеза витамина D, и кожа их светлее, чем у народов тропиков, которым приходится справляться с избытком канцерогенных лучей. Логично предположить, что региональный отбор особенно затрагивает внешние признаки, например цвет кожи, и оставляет большую часть генома нетронутой и постоянной.

Теоретически это можно счесть исчерпывающим объяснением нашего видимого разнообразия, затеняющего глубинное сходство. Но, мне кажется, этого недостаточно. Думаю, объяснение нужно по меньшей мере дополнить предположением, которое я привожу как рабочую гипотезу. Она вытекает из того, что мы говорили о культурных барьерах для скрещивания. Человек действительно очень однородный вид, если судить по совокупности генов или их случайной выборке. Но, возможно, у некоторых генов есть причины для непропорциональной изменчивости. Это гены, отвечающие за признаки, изменчивость которых мы распознаем лучше всего и варианты которых особенно успешно разделяем на свои и чужие. В частности, к ним относятся гены, ответственные за такие “ярлыки”, как цвет кожи. Возможно, повышенная способность к распознаванию таких признаков развилась благодаря половому отбору, особенно у человека, потому что мы очень зависим от культуры. Выбор нами полового партнера в значительной степени определяется традициями, а культуры, а иногда и религии, поощряют предвзятое отношение к чужим. Поэтому внешние отличия, которые помогали нашим предкам отличать членов своей группы, были усилены по сравнению с реальными генетическими различиями между людьми. Джаред Даймонд поддержал эту идею в книге “Взлет и падение третьего шимпанзе”. Да и Дарвин для объяснения расовых различий использовал (в более широком смысле) половой отбор.

Рассмотрим два варианта этой теории: сильный и слабый. Согласно сильному, цвет кожи и другие внешне заметные генетические опознавательные знаки развивались как дискриминаторы при выборе партнеров. Слабый вариант, который можно представить как приближение к сильному, отводит культурным различиям, например языку и религии, ту же роль, что и географическому разделению на начальных стадиях видообразования. После того как культурные различия достигают уровня начальной дивергенции, препятствующему свободному обмену генами, группы эволюционируют независимо, как если бы их разделял географический барьер.

Вспомним “Рассказ Цихлиды”: предковая популяция может разделиться на две генетически различных популяции лишь при случайном разъединении, которое, как правило, бывает географическим. Такой барьер, например горная цепь, прерывает обмен генами между двумя соседними долинами. Вследствие этого генофонды в этих долинах могут свободно разойтись. При этом расхождение, как правило, поощряется различными направлениями давления отбора: например, климат одной долины может быть более влажным. Но исходное случайное разделение, о котором мы до сих пор говорили как о географическом, необходимо.

Конечно, не стоит считать, что географическое разделение носит преднамеренный характер. “Необходимо” означает лишь, что в отсутствие исходного географического (или аналогичного) разделения части популяции останутся генетически связанными. Видообразование невозможно без барьера. После того как расы – два будущих вида – начали расходиться, этот процесс может может продолжаться, даже если географический барьер исчезнет.

Здесь есть противоречие. Некоторые ученые считают, что исходное разделение обязательно должно быть географическим, а другие, особенно энтомологи, предпочитают говорить о симпатрическом видообразовании. Многие растительноядные насекомые питаются лишь одним видом растений. Они размножаются лишь на любимых растениях. У личинок, судя по всему, происходит “импринтинг” растения, на котором они растут и которым питаются. Поэтому, вырастая, они выбирают тот же вид растения, чтобы отложить яйца. Если же взрослая самка допустит ошибку и отложит яйца не на том растении, у ее дочери произойдет фиксация на этом растении и, повзрослев, она отложит яйца на растениях того же “неправильного” вида. Ее личинки будут спариваться с особями, которые живут на “неправильном” растении, и там же отложат яйца.

На этом примере видно, как лишь за одно поколение поток генов родительского типа может прерваться. Новый вид теоретически может возникнуть в отсутствие географической изоляции. Иными словами, различие между двумя видами кормовых растений выступает для этих насекомых эквивалентом горной цепи или реки. Принято считать, что симпатрическое видообразование у насекомых происходит чаще, чем “истинное” географическое. Однако, учитывая, что большинство видов – насекомые, возможно, большинство событий видообразования в животном мире являются симпатрическими. Как бы то ни было, моя гипотеза такова: культура может блокировать перенос генов особым способом, который напоминает сценарий видообразования у насекомых.

В случае насекомых предпочтение того или иного растения передается потомству благодаря тому, что личинки и взрослые особи живут на одних и тех же растениях. Отдельные линии насекомых основывают “традиции”. Человеческие традиции несколько сложнее: в качестве примера можно назвать языки, религии и обычаи. Дети обычно перенимают язык и религию родителей, хотя здесь, как и в случае насекомых и их кормовых растений, встречаются “ошибки”, делающие жизнь интересной. Как и насекомые, спаривающиеся на любимых кормовых растениях, люди обычно образуют пары с теми, кто говорит на том же языке или молится тем же богам. Таким образом, языки и религии могут играть роль кормовых растений или горных цепей. Языки, религии и обычаи могут служить барьерами для генов. По обе стороны такого барьера – как и горной цепи – накапливаются случайные генетические различия. Это слабая версия нашей теории. Согласно сильной версии, накапливающиеся генетические различия сохраняются благодаря тому, что люди используют внешние различия в качестве дополнительных критериев выбора партнера. Так укрепляются культурные барьеры, обеспечившие изначальное разделение.